ВВЕДЕНИЕ

в печатной версии книги Введение занимает страницы 5-27

И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что они наги,
и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясывания…
И сделал Господь Адаму и его жене одежды кожаные и одел их.
И сказал Господь Бог Адаму: вот, Адам стал одним из нас, зная
добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей и не взял
также от древа жизни…
Бытие. 3.7; 3.21–22

Для поддержки этих [природных качеств]… и создан ритуал…
девять видов украшений [на одежде], шесть узоров и пять [их]
сочетаний созданы для поддержки пяти цветов [мироздания]…
Цзо чжуань. 6

¹ Так, в мифологии ряда индоевропейских народов (в частности у славянских — болгар, поляков) первых мужчину и женщину Бог кроит, словно одежду, по одному шаблону из двух половин, со швом спереди.

² У древних иранцев (именно о них идет речь в этой книге) изобретение одежды связывалось с одним из первых царей, Хушенгом, которого обучили этому искусству демоны (см., например: Фирдоуси 1957, с. 30–31).

Костюм доиндустриальных (традиционных) обществ — один из значимых элементов человеческой культуры, отличающий человека от высших животных. Не случайно в ряде древних мифологий при создании самих людей Творец выступает как первый закройщик¹; одежда первых людей также создается Богом. У других народов, напротив, секрет изготовления одежды крадется героем у демонов².

Костюм рассчитан на массовое восприятие. Поэтому он во все времена был сложной знаковой системой и давал опытному наблюдателю очень обильную и разнообразную информацию о хозяине (даже когда его видели издалека, со спины, если не разговаривали с ним и т.п.), часто заменяя обширное современное личное досье. Костюм был зримым символом не только отдельного человека, но и целого народа, служил предметом гордости и национальной спеси, причем в сознании людей были принципиально важны незначительные для современного наблюдателя детали (так, китайцы вначале делили мир на свою, цивилизованную нацию и окружающих «варваров», которые запахивают халат не слева направо, «как положено», а наоборот).

³ При преобладающем зрительном воздействии костюма подчас было важным также звуковое (шуршание тканей, позвякивание металлических украшений) и запахи, исходящие от отдельных его частей (Исенко 2000, с. 11).

⁴ Ср. в польском языке термин для обозначения одежды — strój.

Костюм выполнял несколько функций: социальные (половозрастной, сословный, профессиональный, этнический и конфессиональный определитель и объединяющий подобные группы фактор; показатель личных заслуг и престижа; хранитель серии наиболее ценных вещей хозяина); биологические (защита от погодных условий и сексуальных домогательств, привлечение внимания партнера к достоинствам женской фигуры); сакральные (магическая защита хозяина, обеспечение плодородия, модель мироздания, знак приобщенности к определенным обрядам); эстетические (воплощение эстетического идеала народа и личных вкусов заказчика и/или мастера³; костюм был одной из основных сфер приложения труда ювелиров, высококвалифицированных ткачей и вышивальщиц, которые, как говорили на Руси, «строили», т.е. сооружали одежду⁴) и ролевые (демонстрирующие статус носителя в различных ситуациях: например, на празднике, на покосе, в период траура). Целые народы подчас называли по цвету одежды или головных уборов, которые они носили («черные клобуки» в русских летописях; «меланхлены [черноризцы]» у Геродота).

⁵ В 1920 — начале 1930-х годов история материальной культуры, как известно, считалась в СССР «марксистской» наукой, в отличие от «буржуазных» археологии и этнографии, и насаждалась принудительно (см.: Клейн 1993, с. 17–18, 20–22; Формозов 1995, с. 34). Характерно название первой диссертации, защищенной в СССР по «археологическому» костюму при господстве подобных подходов: «Отражение развития производительных сил и производственных отношений в одежде латгалов VII–XIII вв.» (Зариня 1962).

⁶ Для районов с теплым климатом справедливо наблюдение Б.Ф. Адлера: «Мы везде наталкиваемся на нелюбовь человека к одежде и на предпочтение его к украшениям» (Адлер 1903, с. 9). Вероятно, древнейшими элементами костюма были примитивные прикрытия для половых органов, демонстрирующие брачный статус взрослого человека, чтобы на него не претендовали иные половые партнеры (дети же у многих народов до недавних пор ходили почти или совсем обнаженными). К таким элементам относились также простейшие пояса, браслеты и ожерелья (образующие своеобразные защитные «священные круги», охватывающие наиболее важные органы человека, связанные с мышлением и продолжением рода).

⁷ См. подробнее о подобной архитектонике костюма в диссертации: Бердник 2004, с. 8–11.

⁸ Например, у крупных горных народов Дагестана пары однотипных украшений симметрично подвешивались с правой и левой стороны (Восток 2003, ил. 26).

⁹ Так, царь первой великой персидской династии Ахеменидов Артаксеркс I заменил вырывание волос и бичевание вельмож-преступников символическим битьем снятых с них одежды и головных уборов (Plut. Mor. 173D; см. также: Иванчик 2000, с. 196). В ту же эпоху в чжоуском Китае, если начальник навещал чиновника — лежачего больного, последнего «заменяли» церемониальный халат и пояс, положенные рядом с больным (Лунь юй Х.19).

Распространенное отнесение костюма прежде всего к сфере так называемой материальной культуры, во многом заданное в восточноевропейских странах идеологическими установками марксизма⁵, весьма условно: хорошо известно, что на значительной части территории нашей планеты, в регионах с теплым климатом (где человечество, собственно, и зарождалось), никакой объективной биологической надобности в ношении одежды не было и нет, и там костюм изначально выполнял прежде всего функции социального определителя и магической защиты⁶. Разумеется, по мере расселения людей в холодных регионах он стал необходим и для защиты тела от переохлаждения.

Не менее популярно восприятие костюма в первую очередь как области декоративно-прикладного искусства; подобное отношение с самого начала базировалось на том, что внешний облик человека являлся концентрированным выражением мироощущения того или иного народа, образуя художественный ансамбль; кроме того, костюм неотделим от его хозяина в повседневности, и для него характерно массовое восприятие (Исенко 2000, с. 6–7). Такое отношение во многом связано также с особым вниманием к парадному костюму элиты и с тем, что крупнейшие коллекции старинной одежды сегодня хранятся именно в музеях подобного профиля. Во многом здесь проявляется и увлечение современной публики «чистым», десакрализованным дизайном. В действительности же костюм — одно из наиболее ярких проявлений культуры, сочетающее в себе технологическую сторону, целесообразность, высокое искусство и сложную символику⁷. При этом одежда изготовляется из непрочных органических материалов и относительно недолговечна в использовании. Можно присоединиться к мнению знаменитой Коко Шанель о том, что претворенная в материале художественная мысль частично опошляется и шитье — самое эфемерное и, следовательно, самое трагическое из пластических искусств, и, может быть, самое неблагодарное (Горбачева 1996, с. 46).

Именно костюм у многих народов издревле считался одновременно самым красивым и удобным элементом бытового окружения; ради соответствия определенным, связанным с ним стандартам люди готовы были идти на разнообразные жертвы и даже терпеть возникающие из-за этого недуги (см., например: Богатырев 1971, с. 300). Нередко праздничное женское платье могло почти сплошь обвешиваться тяжелыми серебряными украшениями⁸. В свою очередь, соотнесение себя с обликом костюма подчас меняло поведение его хозяина. Фраза римлянина Квинтилиана «Vestis virum facit» («Одежда делает человека») справедлива в любые времена и в любом регионе мира. Каждому из нас многократно приходилось убеждаться на собственном опыте, к чему приводят «на людях» подчас даже незначительные отступления от принятых в данном обществе требований к оформлению одежды или прически, неожиданные нарушения и поломки и отдельных ее деталей и т.п. В этих случаях костюм «неожиданно» демонстрирует нам свое подлинное могущество. Вряд ли найдутся и желающие появляться в общественных местах даже летом совсем без одежды. В определенных ситуациях (и особенно — в ритуалах) одежда могла своеобразно заменять самого человека⁹.

Данные современных антропологов показывают, что подсознательное восприятие одежды обоими полами сильно разнится. В большинстве моногамных обществ женщины при знакомстве невольно интересуются прежде всего качеством одежды мужчины (социальный статус), в то время как мужчины, почти не замечая женской одежды, интересуются обликом их тела. Для женщин их одежда прежде всего — возможность скрасить недостатки фигуры или подчеркнуть ее достоинства и, соответственно, чувствовать себя более уверенно и во многих обществах — сигнал статуса их мужа/отца (Ellis 1995; Buss 1999; Low 2000; Бутовская 2004а, с. 301, 304–305).

¹⁰ Показательно двустишие, популярное в Риме сразу после завоевания Юлием Цезарем Галлии и предоставления местной знати римского гражданства и ряда других привилегий: «Галлы скинули штаны. Тоги с красным им даны». Нероманизованная часть страны именовалась «Галлия в штанах».

Кроме прочего, костюм дает нам ценнейшие (часто — незаменимые) сведения о происхождении, культурных связях и эстетических идеалах отдельных народов, являясь важным историко-культурным источником. Это отчасти относится и к современной эпохе (см. трактовку проблем этнокостюмологии: Исенко 1999). Предметы одежды служили дипломатическими дарами и объектами торговли, они перемещались вместе с пленниками и выданными замуж в чужие края женщинами. Детали костюма великих империй и представителей малых, но активных «торговых» народов (таких, как греки или согдийцы) служили объектом подражания для соседей. Заметный консерватизм костюма традиционных обществ (он был связан со множеством социальных ограничений и религиозных верований) не означал отсутствия в нем изменений (подчас резких и многочисленных, если они диктовались волей правителя или завоевателей¹⁰): он, безусловно, имеет свою историю, часто очень слабо изученную.(Яценко 2008а). Учитывая важность данного аспекта культуры, отчасти справедливы слова известного датского костюмолога Р. Броби-Йохансена о том, что «история одежды… это просто история человечества» (Broby-Johansen 1968, p. 5).

¹¹ Например, в женских коллекциях известного кутюрье Валентина Юдашкина в 90-х годах в оформлении отдельных головных уборов обнаруживаем следы того впечатления, которое произвели на него парадные уборы знатных кочевниц скифской эпохи, описанные в главе 1 [высокие островерхие колпаки алтайцев (рис. 46, 6, 8–10) и скифские «тиары» (рис. 36, 6)].

¹² Так, в 1990 г., перед началом гражданской войны в Таджикистане, в доме моделей «Бону» в Душанбе была показана коллекция Л. Мансуровой и Н. Глуховой, основанная на данных археологии по местному раннесредневековому костюму (см.: Майтдинова 1992, рис 89–92).

¹³ Cм., например: Strabo. Geogr. XV. 2. 8; вероятно, о том же: Her. Hist. VII. 61.

¹⁴ Под «древностью» применительно к ираноязычным этносам понимается условно весь доисламский «исторический» (т.е. обеспеченный письменными источниками и антропоморфными изображениями) период их истории (разумеется, этот термин не более точен, чем, например, устоявшееся понятие «Древняя Русь» применительно к XV–XVII вв.).

Изучение истории древнего костюма (которым занимается формирующаяся ныне дисциплина — палеокостюмология) — источник полезных сведений и вдохновения для знаменитых кутюрье¹¹ и иных современных модельеров¹², кинои театральных художников, ювелиров, искусствоведов, экспертов по антиквариату и др.; эта область знаний вызывает большой интерес и у широкой публики. Несмотря на три столетия вестернизации России после Петра I, на ее обширной территории и сегодня есть немало районов, где общество остается вполне традиционным. Это касается и восприятия современной моды, включая моду в одежде. Древние традиции патриархальных обществ не исчезли, а все еще живут среди нас, причудливо переплетаясь с новшествами. Между тем механизм изменений в сфере костюма для традиционных обществ и сегодня, вопреки распространенному мнению, изучен весьма поверхностно.

Ярким явлением в мировой культуре является серия этнических костюмных комплексов различных ираноязычных народов поздней древности и раннего средневековья. В это время они составляли одну из крупнейших языковых и культурных групп человечества, включавшую многие десятки народов и занимавшую до ¼ территории Евразии: от Монголии и Саяно-Алтая — на востоке, до Венгрии, Румынии и Ирана — на западе, границ Индии — на юге. Древние иранские народы хорошо осознавали свою языковую и культурную общность, называя свои страны Арианой — землей арийцев¹³.

В древности¹⁴ костюм иранцев (так иногда для краткости, в отличие от персов, называют ираноязычные народы в целом) по праву считался одним из самых роскошных, отличаясь сложными формами и обильным, разнообразным декором (из золотых аппликаций, парчи, вышивки жемчугом и цветным бисером, драгоценных ярких тканей), головными уборами со скульптурками животных. Он часто являлся объектом плохо скрываемой зависти и подражаний у греков, римлян, византийцев и других народов Запада, китайцев, индийцев и арабов. Изначально (в эпоху бронзы) искусство индоиранских этносов, за исключением орнамента, было почти аниконическим (неизобразительным), во всяком случае — лишенным антропоморфных изображений. Однако с наступлением железного века в иранском мире на ювелирных изделиях, стенных росписях, терракотовых статуэтках, каменных статуях и пр. было создано огромное количество высокохудожественных реалистических изображений персонажей в костюме, немало изображений оставлено и носителями других культур, привлеченных образами политиков, воинов, музыкантов и художников иранских народов или выполнявших их заказы. Все это объективно создает большие (а кое в чем и уникальные) возможности для реконструкции, сравнительного анализа и диахронных исследований (изучения преемственности) в области костюмологии. Некоторые иранские народы были создателями огромных многонациональных империй, проживали в зонах частых миграций племен или контролировали важнейшие международные торговые трассы. Это делает их костюм ценным источником для решения проблем, связанных с механизмами костюмных контактов в традиционных обществах. В целом, по сравнению с другими, хорошо изученными в плане костюма крупными общностями древних народов (кельты и германцы Европы, ранние индоевропейские этносы Индии), одежда народов иранской группы отличалась неизмеримо бóльшим разнообразием форм, сложностью декора (и, значит, трудностью корректной реконструкции одежды). До нас дошло очень большое количество изображений и разнообразных источников. Это делает совокупный комплексный анализ материала по иранцам качественно более сложной задачей.

Ведущая страна этого этнокультурного мира — Иран — веками претендовала на мировое господство, а ее придворные ритуалы и символика вызывали частые заимствования у соседей (в том числе восточных и населения Южной Европы). Общеизвестно то влияние, которое оказал парадный костюм знати сасанидского Ирана на позднеримский и византийский (см., например: Kondakov 1924). Столь же активной в Восточной Европе и вне ее была экспансия кочевников европейских степей — скифов, а затем сарматов и аланов /ясов, яркий и оригинальный костюм которых влиял вплоть до этнографической современности на многие народы Северного Кавказа и Восточной Европы (украинцев, молдаван, мордву и др.) (см., например: Бубенок 1997, с. 145–150, 155, 169–170; 2004, с. 269–290). Воздействие прежних ираноязычных обитателей Западного Туркестана (т.е. Средней Азии и Казахстана) и сегодня прослеживается в облике традиционного костюма его нынешнего тюркского населения (см., например: Сухарева 1954, с. 313, 331; 1979а, с. 9–10; Лобачева 1969; 1989, с. 13–15; 1991, с. 90–91; Васильева 1973; 1991, с. 121–122); особую роль в этом регионе в древности играли этнические комплексы таких народов средней Амударьи, как согдийцы и бактрийцы/тохаристанцы.

Среди ираноязычных народов древности были как земледельческие, так и кочевые (важно и то, что предки многих оседлых ираноязычных народов — хорезмийцев, парфян Ирана, кушан, средневековых аланов и др. были именно кочевниками). У кочевников же (скифов, сарматов, саков и др.) состоятельные люди (и не только они) в условиях подвижного образа жизни стремились по возможности постоянно иметь при себе наиболее ценные и небольшие (портативные) вещи в качестве сокровища. Парадные аксессуары костюма как нельзя лучше подходили для этой цели, подчас представляя собой и шедевры ювелирного искусства мирового значения. Известно, что подвижность кочевников, их контроль над караванной торговлей, военно-политическое могущество и вместе с тем — определенная зависимость от поставок оседлых соседей делали их активными организаторами и посредниками в международном культурном обмене. Элементы костюма влиятельных кочевых группировок часто являлись весьма привлекательными для представителей наиболее развитых земледельческих народов (см., например: Хазанов 2000, с. 465–466).

На сегодняшний день большинство иранских народов исчезло, не оставив прямых наследников; у других сильно сократились численность и территория проживания; однако их древняя культура может по праву считаться важным достоянием не только этносов, заселяющих сейчас их территории (русских, украинцев, казахов, узбеков, алтайцев и др.), но и всего человечества. Современные ираноязычные народы (кроме большинства осетин) принадлежат к исламскому миру. Однако нельзя забывать и о древнем, еще доисламском величии культуры многих их предков. Реконструкция внешнего вида и эволюции древнего костюма возвращает иранским народам часть их культурного наследия; она позволяет наглядно представить облик знаменитых правителей, знатных дам и простых людей тех «славных времен», что неизменно вызывает интерес широкой общественности. Сегодня в отдельных странах (например в Таджикистане: Майтдинова 2003, с. 251–252) усилиями энтузиастов сохранен ряд элементов традиционного народного костюма, истоками своими уходящих в седую древность.

История изучения костюма древних иранцев

¹⁵ На практике археологи часто вынужденно понимают под изучением всего костюма того или иного древнего народа именно системное рассмотрение его мелких аксессуаров (см. в качестве эталонного примера базовую обобщающую работу по ранним германцам: Tempelmann-Mączyńska 1989); von Rummel 2007; см. также ряд интересных книг и диссертаций российских авторов последних лет: Крыласова 2001; Павлова 2004; Файзуллина 2006а-б; Иванов, Крыласова 2006; Куприянова 2008а-б; Мастыкова 2009; Степанова 2009).
¹⁶ Некоторые этнографы склонны сильно преувеличивать информативные возможности костюмных аксессуаров, основывая на них даже решение сложных проблем этногенеза. Таковы попытки Г.П. Васильевой доказать на этой основе (при сравнении со средневековыми кавказскими аланами) аланские корни как туркмен, так и некоторых средневековых этносов Поволжья: Васильева 1973; Vasilieva 1973.

Доля публикаций и иных исследований, прямо или косвенно связанных с костюмом древних и раннесредневековых народов Евразии, вполне сопоставима с публикациями, посвященными другим областям культуры этих обществ (архитектура, скульптура, живопись, керамика и др.). Однако подавляющее большинство из них относится к мелким костюмным аксессуарам (ожерельям, браслетам, серьгам, заколкам-фибулам, пряжкам и т.п.). Это легко объяснимо. Аксессуары важны как для искусствоведов (анализ ювелирных стилей и орнаментики), так и для археологов (классификация и типология древних изделий, использование их для получения «узких» датировок археологических комплексов, изучение ремесленных технологий)¹⁵; для этнографов и музейных работников (подобные артефакты образуют немалую долю экспонатов в музейных коллекциях, посвященных доиндустриальным обществам)¹⁶; для экспертов по антиквариату (они составляют, наряду с живописными полотнами и реликвиями известных личностей, основную часть вещей, продаваемых на художественных аукционах, заполняя многие страницы их каталогов) и для религиоведов (анализ семантики изображений).

¹⁷ Наиболее подробную библиографию по русскому костюму см.: Жабрева 2008.

Иначе обстоит дело с изучением собственно одежды. По сравнению с аксессуарами, доля исследований по ней весьма невелика. В этом нетрудно убедиться, ознакомившись с авторитетными библиографическими сводками (например, с выходящими в Лионе ежегодными бюллетенями международной организации CIETA — Centre International d’étude des textiles anciens, где имеются и разделы по истории одежды, с другими библиографическими указателями (Pegaret, Arnold 1974), и сравнив их с более ранними, например довоенными, библиографическими указателями (см., например: Colas 1933; Monro, Cook 1937; Hiler, Hiler 1939)¹⁷.
Можно назвать три главные причины этого.

Во-первых, плохая сохранность дошедших до нас материалов, относящихся к костюму (как письменных источников, так и изображений, остатков декора одежды в погребениях). Они фрагментарны, часто не вполне понятны (причем корректная трактовка их требует не только долгих практических навыков и простой осторожности, но и обширных знаний в нескольких смежных науках), а результаты их анализа часто спорны и нуждаются в длительной проверке. Все это делает палеокостюмологию одной из наиболее трудоемких гуманитарных дисциплин и отпугивает от подобной тематики не только молодых ученых; за ней утвердилась неприятная репутация слишком сложной и «малоперспективной» для научной карьеры.

Во-вторых, материал одежды (в том числе ее орнаментация вышивкой или крашением) часто внешне менее эффектен, чем хорошо сохраняющиеся аксессуары из золота или серебра со вставками драгоценных камней и т.п. Последние могли многократно менять хозяев, выступать как наследие великих личностей или политические символы (короны и др.); поэтому внимание к ювелирным вещам — костюмным аксессуарам издавна считается более престижным, чем интерес к «тряпкам». Фактически «одежная» тематика традиционно и негласно считается в науке именно «женской» и «не престижной» для мужчин (такая установка веками задается в быту будущим мужчинам уже в детстве: «девочки должны играть с куклами и платьями, мальчики с оружием и машинами»). Авторы защищаемых по тематике древнего костюма диссертаций во всем мире — почти исключительно женщины (пожалуй, лишь в Иране книги по древнему костюму, напротив, написаны мужчинами: Дж. Зиапур, М. Читаз, М. Риази); крупные же работы по специализированному воинскому костюму (доспеху и т.п.) традиционно пишутся именно мужчинами. Вместе с тем, благодаря развитию современных технологий, разносторонний анализ остатков древнего текстиля (его включая отпечатки и т.п.) становится (см, например, выходящую ежеквартально в Копенгагене Archaeological Textiles Newsletter).

В-третьих, отношение к «одежной» тематике у большинства современных интеллектуалов все еще не лишено двойственности. Несмотря на формальное признание важности подобных тем и осознание значительного интереса к ним широкой публики, на практике слишком сильно желание «подняться над повседневностью», над «бытом», который часто символизирует именно одежда.

¹⁸ Следует также отметить учебные пособия Е.В. Киреевой (1970), Н.М. Каминской (1977) и К.А. Степановой (1981).

¹⁹ Так, в современных диссертациях можно обнаружить «идеологию советского женского нижнего белья», «археологию повседневных практик советского периода» (Гурова 2004, с. 4, 8) и т.п.

К трем основным причинам надо добавить еще одну, специфичную для бывшей Российской империи и СССР. Дело в том, что в представлении прежнего церковного, а затем партийного руководства глубокий интерес к истории мирового костюма, к костюмной роскоши зарубежных феодалов и буржуазии и вообще к «тряпкам» способствовал бы развитию «мещанских настроений» и/или отвлекал от коммунистического строительства (исключением было «полезное» для проведения национальной политики изучение этнографического костюма, в котором российские и затем советские авторы достигли значительных успехов; см., например: Кирсанова 2006). Последствия такой установки, широко пропагандировавшейся около полутора столетий среди образованных слоев населения, сказываются до сих пор. Приходится признать все еще относительно низкую, по сравнению с западноевропейскими странами, информированность советских и нынешних российских гуманитариев и модельеров об истории мирового костюма и, следовательно, недостаток понимания подлинной ценности этого культурного явления и исторического источника. В самом деле, в вузах СССР учебная дисциплина «История костюма» почти не читалась. В отличие от западноевропейских стран, где специальные журналы по истории костюма издаются уже более полутора веков и имеют широкий круг читателей, в странах бывшего СССР они отсутствуют и сегодня (а необходимые западные издания в библиотеках не представлены). Труды ведущих зарубежных костюмологов-теоретиков также почти отсутствуют в наших библиотеках и никогда не переводились на русский язык. До «перестройки» основной отечественной книгой по истории мирового костюма было популярное сочинение М.Н. Мерцаловой «История костюма» (Мерцалова 1972)¹⁸. В 1939 г. искусствовед Н.М. Тарабукин писал в рукописи книги, так и не увидевшей свет при его жизни: «Творческая мысль спокойно спит. Наука о костюме пребывает в самой примитивной стадии – описания фактов. Здесь не найти интересных, хотя бы и спорных концепций, которые, противореча друг другу, будили бы мысль, как это имеет место в искусствоведении…Теория костюма отсутствует. Ученый… остается рабом эмпирического материала» (Тарабукин 1994, с. 6). Сказанное им во много актуально и сегодня. Однако в последние годы ситуация на территории бывшего СССР стала заметно меняться. Приметой перемен служат, среди прочего, фестивали русского костюма (первый состоялся в Ярославле в ноябре 1999 г.) и Всероссийские фестивали национального костюма (первый организован в Йошкар-Оле в апреле 2003 г.). В 2004 г., в связи с проведением в Казани XIV фестиваля фантастики и ролевых игр «Зиланткон» был впервые подготовлен сборник по реконструкции «исторического» костюма (см. Реконструкция костюма 2005; Реконструкция исторического костюма 2006). Резкий рост интереса читающей публики к истории костюма способствовал появлению серии добротных популярных обобщающих книг (например: Горбачева 1996; 2000; Политковская 2004; Иерусалимская 2005) и учебных пособий (например: Сорины 1996; Пармон 1997; Калашникова 2002; Плаксина и др. 2003; Ермилова 2003; Беловинский 2003; Розова, Щербакова 2007), авторами которых обычно являются преподаватели вузов и музейные работники. Стал издаваться с осени 2006 г. российский аналог нью-йорского журнала “Fashion Theory” – «Теория моды». С 1997 г. в С.-Петербурге регулярно организуются конференции «Мода и дизайн: исторический опыт – новые технологии». Вместе с тем даже весьма интересные исследования по «костюмной» тематике ныне сопровождаются подчас конструированием неоправданно сложной терминологии¹⁹.

²⁰ См., например: Лэй Цзунь 1936; Eberhardt, Eberhardt 1946; Чжан Моюань 1959; Сычев, Сычев 1975; Шан Цунвань 1981; Чжунго 1984; Xun Zyon 1985; Shen 1992; Krahl 1995; Zhao Feng 1999; Чжунго 2002; Цию фуши 2007; Шелковый Путь 2007.

Несмотря на высокую значимость нашей темы для воссоздания культурной панорамы Старого Света, практически не изучены не только целостная картина развития костюма иранского мира, но даже костюм многих ведущих, обильно обеспеченных источниками древних народов. Впрочем, то же характерно и для других наиболее известных народов древности. Так, до сих пор нет крупных специальных трудов по одежде этносов Месопотамии, лишь недавно появилось исследование по Египту (Vogelsang-Eastwood 1993), а костюм сотен народов древней Индии почти всегда рассматривается суммарно (см., например: Ghyrya 1951; Fabri 1961; Dar 1969; Alkazi 1983; Loth 1984). Исключением являются костюмные комплексы трех «счастливцев» — древних этнических китайцев²⁰, а также греков и римлян (см., например: Abraham 1908; Houston 1954; Evans 1964; Ancient Greek Dress 1964; Wild 1985; Symons 1987; Perkidou-Gorecki 1989; Losfeld 1991; Roche-Bernard 1993; The World 1994; Tierney 1999; Swift 2000; Women’s Dress 2002; The Closed Body 2005; Roccos 2006), по каждому из которых имеется серия монографий и иных крупных публикаций (основанных в основном на изобразительных материалах).

Костюм наиболее крупных ираноязычных народов до сих пор изучен слабо и при этом крайне неравномерно. Внимание ученых сконцентрировано на немногих древних этносах (тех, от которых дошло на сегодняшний день наибольшее число эффектных золотых аксессуаров костюма из погребений знати или детализированных антропоморфных изображений). Это скифы Южнорусских степей (костюму которых посвящено около 45 специальных публикаций), тохаристанцы среднего течения Амударьи, персы времен Ахеменидов и парфяне Ирана. Остальные народы (о которых наука накопила подчас не меньше фактического материала, как «пазырыкцы» Горного Алтая, сарматы или средневековые аланы, согдийцы, персы времен Сасанидов) исследованы в этом плане все еще явно недостаточно.

Около 40 лет назад в Иране была издана на фарси книга Джамиля Зиапура об одежде трех династий доисламского Ирана, к сожалению, мало известная даже знающим этот язык исследователям древнего костюма (Зиапур 1965). Она основана, прежде всего, на изобразительных материалах и содержит много верных наблюдений и интересных графических реконструкций. Обобщающая статья по истории костюма древнего Ирана есть в одном из томов «Обзора персидского искусства» (Goetze 1967). Некоторые результаты изучения нашей темы были подведены к 1992 г. в серии статей разных авторов в разделе “CLOTHING” I–IX (Одежда, древность и средневековье) для тома V “Encyclopaedia Iranica”, изданного Центром иранских исследований Колумбийского университета под редакцией Эхсана Яршатера (Costa Mesa 1992, p. 719–784). Две важные для нас книги вышли в 2003 г. Одна из них — прекрасно оформленная работа этнографа и художника З.А. Васиной, где много места занимают предположительные графические реконструкции костюма древних иранских народов Украины — киммерийцев, скифов и сармато-аланов. Консультантом автора в ряде случаев выступала скифолог Л.С. Клочко (Васина 2003, с. 127–181). Другая книга — первый том монографии Г.М. Майтдиновой «История таджикского костюма», посвященный доисламскому периоду (рукопись была завершена в 1995 г.). Фактически под предками таджиков здесь понимаются многие древние народы — от китайского Синьцзяна и Памира на востоке до Аральского моря и Южной Туркмении на западе. Основное внимание в ней уделено тканям и мелким костюмным аксессуарам. Для нашей же темы наиболее важна глава об одежде объемом 26 страниц, представляющая собой обзор работ ее автора и других специалистов, ее собственные интересные выводы (Майтдинова 2003, с. 157–164, 169–178, 187–195), а также заключение (там же, с. 243–252). Большинство материалов по древнему костюму ираноязычных народов в мировой литературе представляет собой краткие замечания и отдельные наблюдения, разбросанные в огромном количестве публикаций. Как правило, они не имеют детальной аргументации и сегодня представляют лишь историографический интерес.

Особое значение в плане развития методики имела первая в Восточной Европе конференция по исследованию «археологического» костюма, организованная Д.А. Сташенковым (Самара, март 2000 г.). Важны также материалы международных конгрессов по истории костюма, проводимых костюмологическими обществами (один из первых состоялся в Венеции в 1952 г.: Actes 1952).

В качестве материала для сравнений с нашим материалом значимы также публикации по средневековому костюму ираноязычных стран после арабского завоевания: монография Мухаммада Читаза (Читаз 2000) и книга Гузели Майтдиновой, где около 35 страниц посвящено средневековому исламскому костюму Средней Азии (Майтдинова 2004).

²¹ Это докторская диссертация Н.В. Полосьмак (Новосибирск) о религии пазырыкской культуры (Полосьмак 1997, с. 10–19, 43, 46), кандидатские диссертации О.В. Бобровской (Киев) об ожерелье и амулетах в костюме черняховской культуры (Бобровская 2000, с. 14–15) и О.В. Орфинской (Нижний Архыз) о тканях средневековых аланов (Орфинская 2001б, с. 10–11), книги Н.В. Полосьмак и Л.Л. Барковой (2005), Д.В. Черемисина (Черемисин 2008).

При гигантском объеме имеющегося яркого и важного для истории культуры материала до конца 2002 г. во всем мире было защищено всего четыре диссертации по костюму отдельных древних ираноязычных этносов, причем в России — лишь одна из них (самая поздняя и посвященная ираноязычному населению лишь частично). Определенную «периферийность» этой тематики для территорий бывшего СССР подчеркивает тот факт, что в целом диссертации по «археологическому» костюму были подготовлены не в крупнейших академических центрах (Москва, Петербург, Новосибирск), а в Ставрополе, Душанбе и Киеве. По российской классификации все эти диссертации — «кандидатского» ранга. Это исследования сотрудницы Британского музея Весты Куртис «Парфянский костюм: его происхождение и распространение» (Curtis 1988), сотрудницы Института истории, археологии и этнографии Таджикистана Гузели Майтдиновой «Костюм раннесредневекового Тохаристана (по памятникам искусства и археологии)» (Майтдинова 1991; см. также: Майтдинова 1996а), сотрудницы Музея исторических драгоценностей Украины Людмилы Клочко «Скифский женский костюм» (Клочко 1992) и преподавателя Ставропольского университета Звезданы Доде «Средневековый костюм народов Центрального Предкавказья как источник по истории региона в VII–XIV вв. н.э.» (Доде 1993). При этом всесторонне костюмный комплекс именно одного определенного этноса был изучен лишь в работе Г.М. Майтдиновой. Две из этих диссертаций вскоре были опубликованы в виде отдельных книг; в них большое внимание уделено графическим реконструкциям костюма по материалам отдельных погребений (Майтдинова 1992а; Доде 2001). Среди прочего в первой из них впервые говорилось об отражении в одежде эстетического идеала этноса, а во второй — детально анализировалась ее цветовая гамма. Кроме того, в нескольких «археологических» диссертациях и книгах последних лет анализ костюма иранских народов занимал немалое место²¹. После первого издания нашей книги были подготовлены крупные работы, где часть материала относится к костюму аланов Центрального Предкавказья V-XII вв. (Доде 2009; Мастыкова 2009).

В декабре 2002 г. автором этих строк была защищена докторская диссертация, где комплексно исследовалась одежда 13 наиболее полно документированных в этом плане ираноязычных народов (Яценко 2002). Предлагаемая читателю книга основана на ее тексте, который заметно отличается по объему, литературно переработан, дополнен новыми данными и новыми реконструкциями комплектов костюма. В ней подводится итог длительной работы, начатой еще осенью 1975 г.

Каковы цели этой книги?

Предлагаемая работа весьма необычна для мировой литературы по костюму древности и средневековья. В ней сделана попытка дать по единой программе комплексный (в том числе сравнительный) анализ одежды всех наиболее изученных народов крупнейшего этнокультурного мира древней Евразии (ираноязычного), занимавшего огромную территорию, на протяжении 13 веков их «письменной» доисламской истории. Успешная реализация такого проекта означала бы определенный прорыв в решении целого ряда давно сформулированных в науке проблем.

Нами дается панорама эволюции одежды иранцев по нескольким историческим периодам, выявляются основные типы костюмных контактов в масштабах Евразии, направления костюмного влияния отдельных крупных народов. Много внимания будет уделено таким малоизученным аспектам, как особенности изображений представителей того или иного народа иноземцами (образ «Иного») и личные «костюмные инициативы» правителей некоторых древних держав. Сопоставление полученных результатов по эпохам и отдельным народам позволит нам представить одежду предков иранцев (еще эпохи бронзы), обнаружить первые «костюмные» следы их проникновения на Ближний Восток около 3 тысяч лет назад, предложить новые версии этнической истории и уточнить районы прародин некоторых народов, игравших заметную роль в древней истории Евразии и в современных научных построениях. Иными словами, тема книги — история и этнография костюма ираноязычных народов на протяжении почти полутора тысяч лет. При этом впервые подробно описывается одежда 7 из 13 изучаемых народов. Монография задумана таким образом, что ее можно воспринимать и как справочник (для этнокультурной и хронологической атрибуции многих древних изображений и для систематизации костюмного материала) и сводку сведений по определенным темам, но также и как аналитическую работу, впервые детально затрагивающую ряд аспектов некоторых сложных проблем костюмологии.

²² См. один из наиболее удачных примеров характеристики эстетического идеала этноса на примере китайцев: Кравцова 2003, с. 310–313.

Первоочередной и очень трудной (хотя при этом не главной) задачей автора была реконструкция облика этнических комплексов одежды крупнейших древних народов иранской группы (к сожалению, характер наших источников не позволяет со стопроцентной надежностью представить комплект одежды людей определенного пола и возраста и тем более — частоту смены отдельных ее предметов). Далее выявляется этническая специфика одежды изучаемых народов, декоративные принципы и эстетический идеал конкретных народов, отраженные в костюме²². На основе этого проводится сравнительный анализ костюма отдельных синхронных народов по каждой из трех основных исторических эпох доисламского иранского мира. Этот анализ отчасти позволит уточнить территории прародины некоторых мигрировавших издалека племен и характер отраженных в костюме международных контактов. Затем сопоставляется костюм того или иного народа в различные периоды с целью уточнения характера эволюции и преемственности в них. Это позволяет ретроспективно воссоздать облик исходного костюма древнейших иранцев до их расселения в разные страны (в том числе «костюмные» следы проникновения иранцев на запад Ирана по найденным там изображениям). Особый интерес представляет анализ изображений предполагаемых представителей конкретных иранских этносов в искусстве других народов. В этом случае я стремился определить степень достоверности передачи костюмного материала и его представительность (типичность) для изображаемого народа, а также уточнить специфику образа иноэтничного «Иного» в развитых изобразительных традициях некоторых стран на примере этих изображений. Обобщение материала на предыдущих этапах позволяет затем выявить типы костюмных контактов древних ираноязычных (и не только) народов и их различную значимость. Приводится и анализируется также сводка данных по наименее изученным знаковым функциям костюма с целью выявления специфики иранского мира и отдельных его народов (возрастной показатель, показатель социальной стратификации и личных заслуг; модель мироздания и символ священного животного; обряды с костюмом; его элементы как обереги и священные предметы).

История костюма ираноязычных этносов рассматривается здесь в рамках трех основных исторических периодов: 1) ахеменидо-скифское время; 2) парфяно-сарматское время; 3) сасанидское время и раннее средневековье. Нижняя хронологическая граница моей работы определяется появлением ираноязычных народов на мировой исторической сцене (первые достаточно подробные письменные свидетельства о них известны с VII в. до н.э.) и особенно — появлением у конкретных народов большой серии антропоморфных изображений и реальных остатков одежды в погребениях (VI в. до н.э.). Иными словами, эта граница проходит примерно в VII–VI вв. до н.э. Верхняя хронологическая граница в целом совпадает с исламизацией Ирана, Западного Туркестана и частично — Восточного Кавказа Арабским халифатом в середине VII — первой половине VIII в. н.э. (т.е. в целом — VII–VIII вв.). Эта последняя (наряду с шедшей активно с рубежа VI–VII вв. тюркизацией), на мой взгляд, в короткие сроки принесла значительные изменения в костюмные комплексы. При таком подходе вне рамок основной части данной работы остается лишь один народ с обильно документированным костюмом — средневековые аланы Предкавказья (их материалы датируются в основном в рамках VIII–XII вв.).

Из-за огромных размеров иранского этнокультурного мира и разнообразия происходивших в разных его частях процессов единые, сколько-нибудь точные границы каждого из периодов для всей этой общности установить трудно, а часто и невозможно: на периферии многие культурные процессы «задерживались» подчас на одно-два столетия.

Поэтому первый период — ахеменидо-скифское время (отраженное в главе 1) — имеет хронологические границы со второй половины VII в. до н.э. (появление обширного Мидийского государства на Ближнем Востоке и аристократических некрополей скифской знати на Северном Кавказе и роскошных царских курганов в Туве) или для многих районов — со второй половины VI в. до н.э. (появление серии изображений ранних скифов в греческом искусстве, изображений народов–данников Западного Туркестана в персидском искусстве и др.), т.е. в целом — с VII–VI вв. до н.э. по 330 г. до н.э. для Ирана и юга Западного Туркестана (гибель персидской державы Ахеменидов), примерно по 300 г. до н.э. — для европейских степей (гибель Великой Скифии) и гораздо позже — по рубеж III–II вв. до н.э. — для кочевников Южной Сибири (военная экспансия туда более восточной «кочевой империи» Хунну) и даже до середины II в. до н.э. для части Западного Туркестана (иначе — Средней Азии) — Хорезма, бассейна Сырдарьи и Семиречья (до начала военной экспансии новых восточных пришельцев — юэчжей и усуней, смещения из-за этого на юг от Амударьи многих кочевых племен саков и т.д.), т.е. в целом (для ключевых областей иранского мира) IV–III вв. до н.э.

Окончание второго периода — парфяно-сарматского времени (отраженного в главе 2) установить проще, так как границы иранского мира к тому времени стали сокращаться. Для Ирана его граница — 225 г. н.э. — приход к власти династии Сасанидов из области Персида/Фарс, для Западного Туркестана — в течение III в. н.э. (начало распада Кушанской империи, Хорезма, держав Кангюя и Усунь), для европейской Сарматии — много позже — 372–375 гг. н.э. (вторжение с востока орды гуннов), т.е. в целом — III–IV вв. н.э.

²³ Например, неясно, является ли для Ирана приход к власти Сасанидов в 225 г. н.э. наступлением «раннего средневековья» или нет — для целей данной работы это совершенно неважно.

Третий хронологический период — сасанидское время и раннее средневековье (отраженное в главе 3) — во многом связан с экспансией и культурным доминированием в сокращающемся иранском мире персидской державы Сасанидов, с внешней агрессией могущественных неиранских племенных группировок и государств (гуннов, тюрков, арабов, китайцев). О его конечном рубеже говорилось выше. Понятие «раннего средневековья» для Ирана и Западного Туркестана (как и для всех стран вне Западной Европы) весьма условно: во многом этом лишь дань господствующей научной традиции из-за отсутствия иных общепринятых терминов²³.

Датировки нескольких тысяч костюмных комплексов разных эпох и регионов Евразии, за исключением особо оговоренных случаев, взяты мною из последних работ наиболее авторитетных специалистов по памятникам соответствующих регионов и экспертов по отдельным группам вещей — хронологических индикаторов.

В книге изучается материал по 13 наиболее полно документированным этносам и группам близкородственных этносов трех уже названных основных периодов: 1) персы эпохи Ахеменидов; 2) ранние скифы Северного Кавказа и Украины; 3) скифы «классического» периода на Украине; 4) «пазырыкцы» Горного Алтая; 5) хорезмийцы низовьев Амударьи (трех периодов); 6) парны-парфяне Ирана; 7) сарматы и ранние аланы европейских степей; 8) юэчжи/кушаны Бактрии; 9) согдийцы района Бухары–Самарканда (второго и третьего периодов); 10) индо-скифы исторической Гандхары и современного Пенджаба (Северо-Восточный Пакистан и прилегающий район в Индии); 11) персы эпохи Сасанидов; 12) хотанцы китайского Южного Синьцзяна (Восточный Туркестан); 13) тохаристанцы верхней Амударьи (с включением тюркского компонента).

Огромный объем фактического материала по древнему костюму ираноязычных народов (в значительной степени необработанного), а также методы работы, которых я придерживаюсь, потребовали ограничить тематику книги (иначе подобное капитальное исследование стало бы физически невыполнимым даже для группы специалистов). Во-первых, здесь исследуются, прежде всего, предметы собственно одежды. Второе тематическое ограничение диктуется характером имеющихся у нас источников. Обычно при изучении одежды главным элементом классификаций и анализа является крой. Однако как в материалах из погребений (кроме «пазырыкских» могил из «вечной мерзлоты» Горного Алтая), так и на древних изображениях крой обычно вообще не отражен; в других (гораздо более редких) случаях он документирован фрагментарно (детали изображений) или предположительно (ряды декора из бляшек или бус вдоль вероятных швов) и сколько-нибудь полно не восстанавливается. Приходится смириться с тем, что основным предметом моего анализа будут не все три важнейшие характеристики одежды (крой, силуэт и система декора), а в основном две последние. Они также весьма информативны (а точнее — более информативны, чем крой) в плане отражения национальной специфики и межэтнических контактов, всех основных функций одежды в древних обществах.

²⁴ Например, мы никогда, вероятно, не сможем выяснить, действительно ли скифские конусовидные головные уборы в первую очередь символизировали собой Мировую гору (Клочко 1992а, с. 9) или же речь идет, как принято думать среди этнографов, всего лишь о распространенном у кочевых народов удобном и экономном крое головного убора из четырех треугольных кусков.

В целом вне поля нашего зрения останутся: 1) мелкие аксессуары костюма (пряжки, бляшки, серьги, браслеты, ожерелья, застежки, фибулы и т.п.), их конструкция, типология и технология производства; 2) специализированный воинский костюм (доспехи, боевые пояса, подкладки, подшлемы и панцири и т.п.), изучаемый специалистами по военному делу; 3) особые короны правителей, специфичные по облику и в большинстве случаев явно не имеющие отношения к головным уборам остальных представителей этноса (как правило, эти предметы костюма уже хорошо изучены нумизматами и отчасти искусствоведами); 4) собственно материаловедение, т.е. технологический анализ остатков тканей, кожи и т.п. (чем занимаются особые узкие специалисты); 5) предполагаемая семантика сюжетов культовых изображений (за редкими, мало изученными исключениями, рассмотренными в главе 4.3): эта очень сложная и спорная, но эффектная тема весьма популярна сегодня в литературе; однако многие выводы авторов на сегодняшний день в принципе не проверяемы, слабо аргументированы и спорны²⁴. В. Брюкнер высказывается о проблематичных попытках выяснения семантики тех или иных элементов древнего костюма на скудном фактическом материале весьма резко, называя подобный подход «антиисторическим» (Brückner 1985, S. 17).

Вместе с тем весь опыт моей предыдущей 30-летней работы показывает, что наряду с крупными предметами укрывающей туловище и конечности собственно одежды (плечевая и поясная одежда, головные уборы, обувь, перчатки) большое значение для выяснения этнокультурной специфики имеют прическа и иногда — косметика и татуировка. Поэтому они включены мною в соответствующие «этнические» параграфы. Это же относится к такому самому крупному костюмному аксессуару, как пояс (занимающему по ряду признаков и в некоторых ситуациях пограничное положение между собственно аксессуарами и предметами одежды).

Источники

Источники по нашей теме разнообразны и при этом сложны для изучения (из-за их фрагментарности, неоднозначности, а также неточной или неудачной передачи при современной фиксации археологами, чертежниками, художниками и фотографами). Поэтому почти все они нуждаются в частичной реконструкции и корректировке. Кроме того, большинство источников сохранили для нас одежду, используемую отнюдь не в не повседневных ситуациях (ритуальные комплексы погребений; сцены поклонения божеству, изображения самих божеств или сцены вручения знаков власти правителю, т.е. инвеституры с их участием и тронные сцены в памятниках искусства). У многих народов древности в подобных случаях часто использовался особый костюм (или его части).

²⁵ Среди них особое место занимает помещенная в детские погребения одежда кукол или небольших идолов (которая подчас может иметь отличия от реально бытующей, см., например: Прыткова 1971). Для древнего иранского мира это, прежде всего, аланы Западного Предкавказья VII–VIII вв. (см., например: Иерусалимская 1992, фото 9; Ierusalimskaja 1996, Abb. 51).

Наши источники — это прежде всего: 1) остатки предметов костюма из древних погребений или (много реже) поселений²⁵; 2) изображения костюма на каменных статуях, надгробных и триумфальных рельефах, терракотах, настенных росписях, парадных металлических изделиях (торевтика), монетах и геммах и т.п.; 3) письменные источники, т.е. труды древних авторов и отдельные надписи; 4) этнографический костюм современных народов иранской группы, сохранивший в ряде случаев чрезвычайно архаичные элементы, также имеет большое значение для сопоставления с древними образцами их предков; особенно важны те из них, которые оказались в своеобразных природных изолятах — горных районах (памирцы, осетины, горные таджики, курды, пуштуны) или пустынях (белуджи); 5) крупные эпические сказания персов («Шах-наме» Абдул-Касима Фирдоуси) и потомков аланов — осетин (см. прежде всего: Нарты 1989; Доде 2001, с. 85–93) также содержат ценные материалы по костюму раннесредневекового времени²⁶; 6) лингви­стические изыскания тоже иногда помогают уточнить функции (Widengen 1956; Bailey 1955; 1982; Barbier 1975) и давность бытования тех или иных предметов одежды (Абаев 1949, с. 53). С каждым видом источников связаны особые приемы изучения (что делает неизбежными консультации с узкими специалистами).

²⁶ Традиция иллюстрирования эпоса у иранских народов прослеживается уже около 2,5 тыс. лет назад. Так, по данным Хареса Митиленского (Athen. Deinosoph. XII), у персов в это время был широко распространен обычай изображать эпические сцены в храмах, дворцах и в частных домах. При этом все наиболее древние предполагаемые изображения героических воинов эпоса еще античной эпохи найдены на территории кочевых иранских народов — скифов, сармато-аланов, среднеазиатских саков, племен Саяно-Алтая и Юго-Западной Сибири. Часто здесь соединены две сцены — сражения и охоты одного и того же персонажа или двух друзей (что естественно, так как именно эти два занятия считались наиболее престижными для мужчин) (см.: Яценко 2000в, с. 186–204).

Хотя наши источники разнообразны, большинство из них было обнаружено на археологических памятниках: в той или иной мере это источники археологические. Между тем они, как известно, не содержат непосредственно историко-культурной информации: для ее получения требуется предварительный «перевод» со специфического «языка вещей» мертвой культуры (см., например: Яценко 1998б, с. 36). Это неизбежно в силу ряда особенностей археологических артефактов (их фрагментарность, неполнота состава связанных с ними комплексов, известный отрыв от современной культурной традиции, в ряде случаев неясность их назначения и реального применения и др.).

У различных изучаемых народов обычно резко преобладают те или иные виды источников. Например, для Ирана трех доисламских династий — изображения на каменных рельефах, статуях и печатях (в меньшей степени — в художественном металле/торевтике и на монетах). Для Хотана (кроме могильника Сампула) это терракоты и отчасти буддийские настенные росписи, для «пазырыкцев» Горного Алтая — находки подлинных предметов костюма в «вечной мерзлоте», у скифов и сармато-аланов — золотые и бусинные обшивки одежд и их изображения на предметах торевтики, у кушан — каменные скульптуры и рельефы, у согдийцев римского времени — культовые терракоты и т.д. Письменные сообщения по костюму гораздо более, чем для кого бы то ни было, обильны по персам при династии Ахеменидов. Столь разноплановый характер источников по отдельным народам создает сложности при их сопоставлении. Изучение материалов по тому или иному этносу (см. отдельные разделы глав 1–3) сильно разнится в трудоемкости (в зависимости от количества и разнообразия источников, их доступности и степени обобщения предшественниками) и колебалось у автора по времени от двух-трех недель (хорезмийцы) до 20 лет (сарматы и ранние аланы).

Объем информации по нашей теме в последние десятилетия резко возрос из-за исследования большого количества древних погребений в различных районах иранского мира (многие из них остаются неопубликованными) и их ограбления (наиболее ценные находки оказались на крупных международных аукционах). Среди впервые привлекаемых и не опубликованных пока источников в этой книге преобладают материалы из могильников восточноевропейских степей сарматского времени. Их сбор и анализ были самыми трудоемкими: число погребений восточноевропейских степей, обработанных (и «отсеянных») автором по архивам, личному участию в раскопках и личной информации раскопщиков, трудно указать даже приблизительно, так как автор постепенно занимался этим практически всю свою взрослую жизнь. Некоторые изображения многократно публиковались, но каждый раз с неточными прорисовками, нечеткими или недостаточно детальными фото и т.п. Их пришлось лично изучать и зарисовывать в музейных фондах. Большинство привлекаемых материалов сильно распылено в редких малотиражных изданиях разных стран и еще не анализировалось в интересующем нас аспекте. Со многими из этих артефактов, безусловно, нет физических возможностей ознакомиться лично. В результате публикации часто становятся самостоятельным и весьма важным источником новых, «сырых» фактов, причем зачастую (при недостаточных полноте описаний и качестве иллюстраций) сложным для интерпретации. Во вступительных статьях к выставочным каталогам также во многих случаях содержатся отдельные ценные наблюдения об элементах костюма.

Письменные источники по нашей теме представлены главным образом разнообразными сочинениями греко-римских и отчасти византийских авторов, а также китайскими хрониками и записками знаменитых путешественников-паломников (Фасянь, Сюаньцзан и др.), в гораздо меньшей степени — сохранившимися персидскими религиозными текстами (прежде всего Авестой) и ранними сочинениями мусульманских авторов, касающимися последних этапов истории сасанидского Ирана, истории завоевания Согда и легендарного прошлого Хорезма. Большой и трудновосполнимой потерей является гибель после мусульманского завоевания почти полностью хроник и назидательных сочинений древнего Ирана, ираноязычных государств на юге Западного Туркестана (т.е. в Средней Азии) и Хотана.

Нумизматические материалы особенно ценны для Ирана и Кушанской империи: именно здесь на монетах костюм правителей передан наиболее детально. При этом наиболее важны погрудные портреты владык на монетах парфянского Ирана и Кушании. Менее ценны образы Сасанидов (которые обычно изображались до самой верхней части груди, т.е. детально передавались только головной убор, прическа и шейные украшения) и кушанские монеты с полной фигурой правителя (здесь почти не передан декор одежды). Некоторые владыки демонстрируют нам несколько комплектов из своего гардероба.

Методология и методики работы с древним костюмом

В целом в подходе к изучению костюма традиционных обществ мне наиболее импонируют позиции датского исследователя Рудольфа Броби-Йохансена, связанные с анализом силуэта мужского и женского костюма и причесок и их соотношением с идеальными пропорциями тела у разных этносов и в разные эпохи. Составляя сравнительные таблицы изменения отдельных элементов костюма Западной Европы на протяжении нескольких столетий (мужских шляп и бантов на шее, женских декольте и масок и т.п.), этот ученый смог продемонстрировать также периодичность подсознательного возвращения мастеров-закрой­щиков к старым, ранее найденным формам (Broby-Johansen 1968). Работы Броби-Йохансена внушают оптимизм по поводу скорого оформления костюмологии в качестве самостоятельной науки, основанной на выявленных закономерностях и обладающей другими необходимыми атрибутами. Определенное влияние оказали на меня подходы английской исследовательницы Весты Куртис, в частности — попытка выделения ею в диссертации личных костюмных новшеств отдельных правителей на примере царей парфянского Ирана, находившегося под заметным влиянием эллинистической культуры (Curtis 1988). Существенен также ряд соображений, высказанных другими западными костюмологами (см.: Dress 1965; Bell 1976; Fabrics 1979; Agulon 1979; Deporte 1984; Mérindol 1989; Davis 1992; Taylor 2004). Важной основой моей работы были разработки российских специалистов по этнографическому костюму: Н.И. Гаген-Торн, П.Г. Богатырева, В.Л. Сычева, Н.П. Лобачевой, Г.С. Масло­вой и ряда других авторов (Гаген-Торн 1933а; Зеленин 1948; Махова, Русяйкина 1961; Богатырев 1971; Сычев 1977; Лобачева 1979; 1989; Маслова 1978, 1984; Широкова 1993).

Современное состояние формирующейся дисциплины — палеокостюмологии заключается, прежде всего, в отсутствии детально разработанных методологии и конкретных методик. Каждый исследователь сегодня фактически постепенно формулирует их сам на основе личного опыта и лишь в редких случаях частично присоединяется к позиции кого-либо из знакомых ему коллег. При этом каждому ученому в этой области приходится одновременно собирать неопубликованные архивные материалы, обрабатывать их на разных уровнях, решать методические и даже методологические проблемы. Что касается общепринятых подходов, то они на сегодняшний день отсутствуют (известная близость наблюдается лишь в принципах классификации одежды у авторов из бывших социалистических стран). Еще не обоснована детально методика реконструкций по материалам погребений и памятникам изобразительного искусства. Материал того или иного древнего народа чаще всего рассматривается изолированно от соседей и не во всей выявленной на сегодняшний день совокупности материала, а по единичным ярким находкам. Часто авторы недостаточно информированы о достижениях смежных дисциплин. Терминологическая разноголосица в описании отдельных элементов костюма также серьезно мешает его изучению. В этих условиях последнюю четверть века мне приходилось формулировать соответствующие положения во многом самостоятельно.

Наша тема находится на стыке нескольких дисциплин, прежде всего — археологии, этнографии и искусствознания (терминология и исследовательские методы которых весьма различны и на практике до сих пор зачастую плохо согласованы). Важную роль играют также текстильное материаловедение и анализ древних письменных источников. Вместе с тем цель моей работы не совпадает с обычными, наиболее распространенными целями изучения костюма как археологами (анализ сохраняющихся обычно неорганических костюмных аксессуаров, их типология, хронология и т.д., их характеристика на изображениях), так и этнографами (традиционно акцентирующих внимание на поиске отдельных прототипов современных пережиточных форм), искусствоведами (характер стилизации одежды, манера ее подачи художником, скульптором и т.д.), а также театральными и кинохудожниками (общее представление об ансамбле одежды; см., например: Пармон 1997). В процессе написания книги я стремился преодолеть серьезный разрыв трех названных наук в этой проблематике (отсутствие традиции унифицированного описания, разноголосица в терминологии, акцент на различных элементах костюма), а также скомпенсировать отсутствие удовлетворительной методики полевой археологической фиксации (в Приложении представлен проект инструкции по совершенствованию полевой фиксации остатков костюма при раскопках, основанный на личном опыте анализа автором, начиная с 1975 г., как архивной полевой отчетности, так и публикаций остатков костюма, и на личных полевых наблюдениях).

Для решения поставленной сложной и очень трудоемкой проблемы необходим комплексный подход.

²⁷ Материал по отдельным народам (например, по персам времен Сасанидов) столь распылен в различных музеях, закрытых частных коллекциях (каталоги аукционов) разных стран и т.п., что изучить полную совокупность относящихся к ним обнаружен­ных к сегодняшнему дню элементов костюма и их изображений физически невозможно.

В столь полном и разностороннем виде он предлагается впервые. Для него характерно: 1. Использование всех видов источников (археологические остатки, изобразительные материалы, письменные сведения) при максимально возможном охвате наличных фактов по каждому изучаемому народу (в случаях, если это сегодня технически невыполнимо, изучается статистически представительная выборка²⁷). 2. Отбор изобразительных материалов и остатков костюмного декора из погребений в соответствии со строго сформулированными критериями (см. ниже). 3. Анализ материала не по региональному, а по этническому принципу. 4. Рассмотрение всех основных предметов костюма этноса как единого костюмного комплекса (отражающего специфику народа, его эстетический идеал и религиозные воззрения, социальную структуру). 5. Описание костюма каждого конкретного этноса в главах 1–3 дано по единой программе, которая предлагается впервые: 1) характеристика источников; 2) история изучения; 3) необходимые замечания ис­торико-культурного характера в связи с изучением данного этноса; 4) материал одежды; 5) реконструкция облика основных элементов костюма (в последовательности: плечевая одежда, поясная одежда, пояса, головные уборы, обувь, прическа, косметика и татуировка); 6) общая характеристика костюмного комплекса (крой — манера ношения — силуэт — система декора — эстетический идеал этноса, выраженный в костюме и в облике мужчин и женщин в целом). 6. Рассмотрение этнических комплексов костюма на фоне как современных ему соседних, так и более ранних и более поздних, вплоть до этнографической современности (в противном случае корректность выводов гарантировать трудно). 7. Анализ эволюции костюма отдельных народов под влиянием различных факторов (миграции, смена династии, костюмные инициативы правителей, внешнеполитическое влияние, функционирование торговых путей). Иными словами, костюм крупнейших ираноязычных народов впервые рассматривается в его исходном единстве, в последующей эволюции и взаимосвязи и в локальной специфике.

Систематизированное аналитическое описание костюма отдельных этносов трех эпох по единой программе, приводимое в главах 1–3, хотя и неизбежно включает однотипные перечисления, отнюдь не является простой сводкой разных сведений. В нем привлечено много новых фактов, ранее известные чаще всего трактуются по-новому, материал систематизирован по новым принципам, а такие разделы, как анализ образа «Иного» в изображениях чужеземных мастеров, характеристика декоративных принципов и эстетического идеала конкретных этносов, вообще приводятся впервые. Понятно, что без такого единого унифицированного описания невозможно восстановить облик этнического костюмного комплекса, сопоставить материал по различным народам и решить другие задачи этой монографии. В книге фактически имеется «параллельный» мир постраничных примечаний, число которых весьма велико; они предназначены в основном для тех читателей, которые более углубленно заинтересуются проблематикой книги.

По мнению Вольфганга Брюкнера, существует четыре основных направления интерпретации костюма: 1) «этнические» концепции, подчеркивающие связь определенных костюмных форм с конкретными этносами или языковыми группами; 2) диффузионистские теории, в рамках которых утверждается, что все позднее разнообразие форм произошло от нескольких «базовых» типов в немногих районах мира; 3) концепции «развития», делающие акцент на местном развитии костюмных форм; 4) «теории социальной функции», использующие семиотический подход (Brückner 1985, S. 15–17). В своей работе я пытался соединить рациональные стороны этих четырех тенденций в трактовке материала.

Сегодня большинство этнографов — исследователей истории костюма нового времени определенного крупного многонационального региона (Средиземноморье, Индия, Западный Туркестан, Сибирь, Северный Кавказ и др.) склонны подчеркивать, что «покрой одежды и другие ее черты во многом формируются не в рамках народа, а в пределах региона» (Лобачева 1989, с. 35). Однако я не спешу заранее переносить подобные выводы на более ранние (и почти не изученные) эпохи. Проблема заключается в том, что в науке последние почти 200 лет преобладают региональные исследования костюма одного определенного и сравнительно короткого хронологического отрезка — этнографической современности, т.е. периода, когда резко интенсифицировались торговые связи и иные межэтнические контакты, торговля тканями и готовой одеждой и т.п. Следуя преобладающему сегодня подходу, я должен был бы строить главы книги по отдельным регионам иранского мира (Иран, Западный Туркестан, регион Афганистана и Пакистана, Западный Китай, Южная Сибирь, восточноевропейские степи), рассматривая в каждой из глав материал по периодам.

Однако я решил следовать иным, не столь обычным путем: в главах моей работы костюм разделен по основным историческим эпохам, т.е. костюм иранских народов изучается как бы последовательными синхронными срезами. Это создает уникальную возможность на большом объеме материала проследить как этническую специфику для более ранних периодов (когда иранский мир был гораздо более могущественным и обширным; когда исходная общность костюма была еще заметной; когда преобладающее влияние исходило, видимо, из культурно родственного Ирана, а торговые и культурные связи были гораздо менее интенсивными), так и механизмы межэтнических костюмных контактов. Иными словами, в этой книге делается акцент на этнических характеристиках. Такой подход (как и всякий иной) имеет свои «плюсы» и «минусы»; в данном случае он используется чисто инструментально: автор этих строк отнюдь не сочувствует крайностям национализма современных ираноязычных народов. В связи со сказанным в методическом плане важны работы М.В. Горелика по выделению одежды этнических персов в парадном костюме Ахеменидской державы и В.Н. Пилипко по выделению костюмного комплекса собственно парнов-парфян в рамках державы Аршакидов (Горелик 1985; Пилипко 2001б).

Еще одна важная особенность предлагаемой книги заключается в том, что здесь рассматривается по отдельности (и если это возможно — по отдельным периодам), а затем сопоставляется костюм только тех ираноязычных народов, которые дают наиболее обильную и разнообразную информацию по костюму (см. главу 4.2). Такой выбор не случаен. Дело в том, что костюм (и его основная часть — одежда) — явление достаточно массовое, и по-настоящему продуктивно и корректно он может изучаться именно массово, при наличии сравнительно обширных костюмных серий. Между тем в литературе многие очень серьезные выводы по одежде древнего народа и даже большого региона в условиях дефицита фактов часто строятся на единичных изображениях (или на «серии» всего из двух–трех) или сохранившихся подлинных предметах костюма. Понятно, сколь рискован подобный подход: в этом случае мы легко можем ошибиться, принимая случайные черты за характерные (например, элементы костюма, специфичные для знати, за свойственные всему этносу) и даже изображения иноземцев и чужеземных богов — за образы «местных жителей». Поэтому в моей работе единичные факты по костюму фрагментарно документированных этносов привлекаются лишь как вспомогательный материал, в качестве аналогий и т.п., и серьезные выводы на них не строятся.

Изучение костюмных материалов по языково-этническому принципу создает, разумеется, некоторые теоретические и практические сложности. Во-первых, границы ираноязычного мира в те или иные периоды древности определены на периферии (для бесписьменных народов, которые в ранние периоды составляли большинство) весьма приблизительно (в таких случаях иранскую принадлежность древних этносов пытаются подтвердить или опровергнуть такими методами, как анализ древних топонимов и имен древнейших мифо-эпических персонажей, общей совокупности выявляемых обрядов и др.). Например, часть исследователей считают проблематичной иранскую принадлежность племен пазырыкской культуры Горного Алтая, а юэчжей / кушан верховий Амударьи иногда считают частично не ираноа тохароязычными. Мы постараемся дополнительно проверить эти версии методами костюмологического анализа. Во-вторых, наши источники являются в основном археологическими и изучаются в рамках археологических культур, соотношение которых с конкретными реальными этническими группами можно предполагать во многих случаях, но далеко не всегда (см. один из последних обзоров на эту тему: Ковалевская 1995, с. 2–21, 27–28, 33–37, 123–134). Поэтому я использую для отбора либо те народы, границы которых достаточно надежно установлены сопоставлением данных письменных и археологических источников (персы; в Западном Туркестане — согдийцы, бактрийцы и хорезмийцы; в Синьцзяне — хотано-саки Хотанского княжества;

²⁸ Часть аристократии «пазырыкцев» была выраженными монголоидами в результате смешанных браков с какими-то восточными соседями или сохранения части аборигенного населения, однако в культурном отношении была явно прочно интегрирована в пазырыкскую общность.

в европейских степях — ранние и «классические скифы» и сармато-аланские племена трех археологических культур), либо материалы тех археологических культур, которые сегодня принято по многим причинам считать весьма монолитными в этническом плане (пазырыкская культура Горного Алтая²⁸). В некоторых древних странах бассейна Амударьи (Хорезм, Согд), на границах земледельческих областей, вплотную к ним в древности кочевали родственные оседлым этносам сако-массагетские племена; однако их материалы из курганов отделяются мною от собственно этнических согдийцев и хорезмийцев и специально не рассматриваются (так как костюмный материал по ним крайне фрагментарен).

Ключевые понятия, предлагаемые и используемые в книге, — этнический костюмный комплекс (совокупность элементов костюма, документированных для конкретного народа, с акцентом на его специфические стороны) и типы (и механизмы) костюмных контактов таких комплексов.

²⁹ При изучении аксессуаров «археологического» костюма многие предположения превращаются в историографические мифы, не опирающиеся на достоверные исторические или этнографические прецеденты. Такова, например, убежденность ряда авторов в том, что заколки-фибулы римского и раннесредневекового времени и предметы одежды у варварских племен Европы не могли продаваться другому этносу, а дарились, захватывались и т.п.

³⁰ Эту традицию, когда парадная одежда хранилась в сундуке до трех поколений и которая хорошо прослежена, например, в динамике костюмных аксессуаров древнего Новгорода, автор этих строк когда-то назвал «эффектом бабушкиного сундука».

³¹ В понимании этой исследовательницы «единый стиль» в V–VIII вв. диктовался изменениями в текстиле: распространением сходных художественных шелковых тканей, жестким трапециевидным силуэтом одежды, сшитой из плотных тканей, и заменой золотых нашивных бляшек-аппликаций крупным текстильным орнаментом.

Последний термин многие коллеги, вероятно, предложили бы заменить другим — «мода». Однако для практического решения задач, поставленных в книге, он очень неудобен из-за своей расплывчатости и многозначности. К тому же мода как форма регуляции и саморегуляции поведения людей в социально значимом масштабе даже в Западной Европе утвердилась лишь с XIX в. (см., например: Гофман 2004). Индустрия моды последних двух столетий в условиях индустриального и постиндустриального общества развивается в совершенно особом режиме, и в ее функционировании особую роль играют текст и слово (Барт 2003), а также процессы подсознания (Kroeber, Richardson 1940; Kawamura 2005; Килошенко 2006). Если понимать под костюмной модой новые тенденции оформления, приобретающие в короткий срок популярность в определенных слоях общества или даже в ряде стран, то этот термин в доиндустриальных обществах наиболее применим не столько к собственно одежде, сколько к мелким аксессуарам костюма. Эти последние отличаются от одежды рядом важных характеристик (бóльшая портативность, способствовавшая их перевозке и обмену; бóльшая внешняя эффектность, поскольку они часто делались из драгоценных металлов и камней; бóльшая прочность, так как они обычно изготовлялись из неорганических материалов), которые способствовали тому, что аксессуары использовались, перемещались и заимствовались по иным закономерностям, чем собственно одежда²⁹. Однако, как уже отмечалось, аксессуары (за исключением поясов) в этой книге специально почти не рассматриваются. В отношении аксессуаров, например, понятие «евразийская мода» для раннего средневековья отнюдь не лишено смысла (ср.: Сташенков 1998, с. 213–215; Куприянова 2008, с. 110; Мастыкова 2009, с. 179-181). Именно к ним применим и своеобразный «эффект запаздывания» в датировке женских украшений по отношению к мужским в парных захоронениях во многих «варварских» могильниках Центральной Европы римского времени (ср.: Бажан, Еременко 1992, с. 14); ведь мужчины в большинстве традиционных обществ были более мобильны, больше общались с представителями иных социальных групп и этносов. К тому же женщины, погруженные в домашнее хозяйство, носили парадный ритуальный костюм с необходимыми аксессуарами, доставшийся еще из сундучка мам и бабушек, т.е. подчас в течение трех поколений, около 70 лет — до тех пор, пока он не становился ветхим, после чего обычно подлежали замене и нашитые на нем украшения³⁰. Вместе с тем некоторые авторы склонны применять для раннего средневековья термины «евразийская мода», «единый костюмный стиль» именно к одежде (Майтдинова 2003, с. 61, 70, 138)³¹.

Очень серьезная проблема — это корректность приводимых исторических и этнографических аналогий. Я стремился опираться, прежде всего, на аналогии по одежде тех ираноязычных народов, которые в условиях относительной изоляции в наибольшей степени сохранили ряд архаичных видов одежды и обрядов (не связанных прямо с исламом) в интересующей нас сфере. Лишь в особых случаях (при уточнении генезиса некоторых форм) приводятся аналогии по костюму этносов, длительное время граничивших с иранским миром и оказавших на него, по общепринятому мнению, определенное влияние.

Анализ остатков «археологического» костюма

В последнее десятилетие, в связи с кризисом полевых археологических исследований в России и СНГ (во многом связанным с недостатком финансирования и падением престижа профессиональной науки) и обостренно воспринимаемой в этих условиях проблемой моральной ответственности ученого, на первый план выходят именно вопросы максимально точного соблюдения существующих полевых методик и их дальнейшего совершенствования (см., например: Флеров 1997, с. 66–67).

Сегодня реконструкция одежды по незначительным остаткам тканей, кожи и нашивных украшений в древних погребениях и даже характер их наиболее оптимального описания — темы, методически почти совершенно не разработанные. Обычно авторы не пытаются сколько-нибудь детально методически обосновать свои реконструкции и описания, опираясь лишь на обыденный «здравый смысл».

³² Прежде всего, столь большим чертежным листом пользоваться (в том числе чертить на нем) весьма неудобно: на практике достаточно чертежа в масштабе 1:2 и даже 1:5. Зоны скопления украшений лучше представить детально на отдельных малых чертежах в масштабе 1:1. Вместо стереометрических чертежей лучше изготовить два-три чертежа всего костяка, фиксирующих положение украшений у верхнего и нижнего уровня костей позвоночника и конечностей и под костями после их снятия.

Сведения из области патологоанатомии показывают, что обшивки одежды умершего должны были перемещаться дважды в соответствии с двумя стадиями деформации трупа (тафономические факторы): бескислородным гниением, сопровождавшимся вздутиями, обезображиванием лица и т.п. (1,5 года) и кислородным, при доступе воздуха, приводящем к уплощению тела (от 5 до 40 лет). Более интенсивно нашивки перемещались на первой стадии. Весьма интересна попытка новосибирских археологов А.П. Бородовского и И.Г. Глушкова исследовать характер перемещения нашивных украшений одежды при разложении мягких тканей трупа на основе изучения серии «одетых» макетов в натуральную величину из снега. Авторы пришли к выводу о необходимости изготовления общего чертежа погребения с декорированным костюмом в натуральную величину (масштаб 1:1) вместо традиционного 1:10, необходимости изготовления чертежа костяка в стереометрии в трех срезах (по трем осям). Они также предлагают уделить особое внимание на данном чертеже зонам, где скопления украшений располагались in situ (в первоначальном положении), особенно если они находились под спиной или оказались прижаты крупными предметами (Бородовский, Глушков 1987, с. 56–58). К сожалению, мой личный опыт пока не позволяет принять эти предложения³².

В последние годы все большую роль в изучении древнего костюма играет разнообразная фотои компьютерная фиксация. Однако нужно помнить, что в архивах автору пришлось работать в основном со старыми полевыми отчетами, в которых особое внимание традиционно уделялось качественным чертежам.

³³ Используемая мною методика описания была первоначально подготовлена на основе анализа бусинно-бляшечных обшивок костюма в погребениях европейских сарматов (доклад «О методике фиксации костюма в погребениях сарматской эпохи», 25.02.1981 г., археологическая лаборатория РГУ) и затем существенно доработана в ходе двухлетнего анализа полевых материалов «золотого могильника» Тилля-тепе на севере Афганистана (доклад 4.06.1985 г. в Институте востоковедения АН СССР) и развита в статье по материалам первой «палеокостюмологической» конференции в Самаре в марте 2000 г. (Яценко 2001а). Эта новая методика была оформлена в октябре 1985 г. в виде инструкции для исследователей. Она распространялась в рукописи, но осталась неопубликованной.

Эта книга во многом основана на разработанных автором в 1980–1985 гг. на материале различных регионов иранского мира методике фиксации и описания и на методике реконструкции костюма из древних погребений (как рядовых, так и элитарных) (см. ее переработанный текст в Приложении)³³. Она методически важна не только потому, что бывший СССР включал значительную часть прежнего иранского мира, но и потому, что именно погребения кочевников украинских и южнорусских степей (скифов и сарматов) уже около полутора веков являются наиболее полно изученными погребальными памятниками ираноязычных народов в целом. В свою очередь, без реализации в течение ряда лет этой методики описания некоторыми коллегами-археологами, работавшими на Северном Кавказе и Нижнем Дону, реконструкция многих важных костюмных комплексов была бы невозможна.

Основная проблема качественной полевой фиксации заключается (помимо личного опыта и добросовестности конкретных работников) в специфике восприятия исследователем разбросанных по погребению остатков расшивок одежд и мелких аксессуаров. Они традиционно видятся большинству не как единый, тщательно продуманный ансамбль, все элементы которого были подобраны в соответствии с определенными вкусами и социальным статусом будущего хозяина, а как хаотический список предметов погребального инвентаря, лежащих в разных частях могилы (подобный список археологу необходимо составлять для ежегодного отчета). При работе с архивными и музейными материалами по раскопкам на прежней территории СССР любой исследователь, занимающийся древним костюмом, сталкивается с последствиями такого восприятия палеокостюмологических материалов.

³⁴ Так, положение одной и той же фибулы — заколки плаща или платья на костяке умершего часто оказывается разным на чертеже, фотографии скелета и в текстовом описании; погребение с таким уровнем описания не может привлекаться для корректного анализа костюмных материалов. Для истории костюма важна манера скалывания фибулой конкретной одежды (в какую сторону направлены ее приемник и дужка), и подобная путаница лишает нас возможности это выяснить. Наиболее часто неполно описание предметов, найденных под скелетом (т.е. украшавших костюм со спины): убирая постепенно кости, многие раскопщики не оставляют надежные точки привязки и отмечают украшения в тексте как «найденные при контрольной зачистке»; обнаруженные под черепом предметы костюма также часто не наносят на чертеж при публикации. Подчас археологи тщательно фиксируют лишь то небольшое число украшений, которое сохранилось непосредственно на черепе, но слишком поверхностно — те, которые съехали с него в процессе разложения трупа и оседания перекрытия могилы, оказались внутри него и под ним. Чертежи сложных бусинных/ бляшечных обшивок часто даются в слишком мелком масштабе, не позволяющем разглядеть детали (в результате во всех важных случаях я пытался получить от исследователя крупный черновой чертеж, который потом обычно не включается в отчет и публикации и не попадает в государственные архивы). Даже границы орнаментальной зоны из бус или бляшек обычно не совпадают на чертеже и фотографиях; часто неясно, образует ли линия обшивки полукольцо спереди или же полное кольцо вокруг кистей рук, края подола и др. При описании положения нашивных бляшек обычно не отмечается, какие из них лежат тыльной стороной вверх, редко подробно описываются случаи перекрывания одного ряда другим, не отмечаются факты их починки, среднее расстояние между ними и наличие прорех в сплошном ряду их (что зачастую фиксирует характер износа данного предмета одежды). Остатки плохо сохранившихся золототканых одежд описываются крайне схематично, а отпечатки тканей на металлических аксессуарах часто просто удаляются механически без всякого описания. Симметрично размещенные на костюме (рукава, обувь и др.) сходные украшения (подвески, амулеты и др.) иногда при детальном рассмотрении оказываются отнюдь не идентичными в деталях и разными по количеству; но обычно вещи с обоих рукавов, сапожек и др. смешиваются и обезличиваются. Весьма распространено мнение, что ограбление погребения (даже частичное) означает возможность менее тщательной фиксации, а значение участков очажной удовлетворительной сохранности недооценивается (см., например: нарушенное сарматское погребение II–III вв. склепа в некрополе Ульгули в Западном Казахстане, где грабители голову и шею положили на бедра трупа, но в первоначальном положении шеи сохранилась обшивка ворота платья золотыми бляшками: Тулегенова, Виноградов 2003, с. 257).

Прежде всего, в ежегодной полевой отчетности все еще много неточностей и путаницы³⁴. Преодолению этих недостатков может способствовать, кроме прочего, предлагаемая методика полевой фиксации костюмных остатков (Приложение). Однако никакая, даже очень детально разработанная и тщательно описанная, методика не позволит корректно «читать» чертежи погребения с разбросанными аксессуарами и обшивками одежды (и тем более — с несколькими слоями разложившихся предметов одежды) или трактовать неясные места на стенных росписях и иных древних изображениях без основательного знакомства с наиболее архаичным этнографическим костюмом ираноязычных народов, с синхронным и диахронным костюмом неиранских этносов обширных соседних территорий и без длительного навыка практической работы.

Кроме того, богатые и неограбленные могилы знати с остатками роскошного костюма часто исследовались в непростой обстановке (ограниченное время и пространство расчистки, подчас — недостаток надежной охраны и необходимых для консервации материалов, недостаточная квалификация чертежников и расчищающих могилу рабочих, хищения отдельных украшений посторонними). Нередко отчеты по таким комплексам содержат неполную информацию о находке, умалчивая о досадных просчетах в процессе расчистки, уничтоженных по небрежности деталях; в свидетельствах полевого дневника, чертежей и текста обнаруживаются противоречия.

Методика реконструкций, разрабатывавшаяся мною в 70–80-х годах в ходе анализа конкретных комплексов, основана как на послойной фиксации украшений и тканей одежд, учете в каждом конкретном случае характера обрушения свода, разложения гроба и частей трупа, так и на привлечении наиболее детальных изображений персонажей данного этноса, с учетом синхронных родственных этносов и костюма иранских народов в целом вплоть до этнографической современности. Она изложена в виде серии конкретных примеров в главе 2 как для погребений знати (юэчжи Северного Афганистана — раздел 2), так и для относительно бедных комплексов (сармато-аланы Северного Кавказа и Нижнего Дона — раздел 3).

Кроме собственно иранских материалов, для совершенствования методики реконструкций археологического костюма важны и аналогичные публикации по другим группам народов, в могилах которых сохранилось большое число нашивок разных частей одежды из неорганических материалов. Таких этнических групп известно не слишком много, а из хорошо изученных можно назвать, пожалуй, лишь северных соседей иранцев — финно-угров (см., например, комплексные работы: Крыласова 2001; Иванов, Крыласова 2006; Краснопёров 2006; Павлова, 2004).

В условиях дефицита информации по многим древним культурам (например, если у них господствовал обряд трупосожжения) исследователи уже многие десятилетия пытаются более или менее корректно реконструировать облик одежды даже… по составу ювелирных украшений в кладах (см. некоторые наиболее интересные из подобных попыток для ранних славян: Сабурова 1967, с. 105–106; Щеглова 2000). Увы, из-за частого использования этого подхода крайняя шаткость любых подобных реконструкций как-то забывается. В моей книге материал кладов с этой целью специально практически не привлекается.

В современных публикациях (как этнографических, так и специалистов по текстилю) часто встречается утверждение, что получить сколько-нибудь ясное представление о древней одежде можно только на основе изучения ее кроя по полностью сохранившимся образцам (в условиях пустынь или в «вечной мерзлоте»); иные подходы заведомо объявляются ошибочными (см., например: Доде 2009, с. 16-17). Однако в отношении почти всех изучаемых в этой книге народов (кроме «пазырыкцев» Алтая, чья одежда иногда прекрасно сохраняется в «вечной мерзлоте», и саков Хотана, частично живших на краю пустыни) выполнить это пожелание попросту невозможно: мы можем детально охарактеризовать лишь другие параметры одежды (силуэт и систему декора); однако и этой информации, думаю, более чем достаточно для корректного решения задач моей работы. В целом названный подход кажется максималистским, излишне пессимистическим. . Он связан с чрезмерной увлеченностью своим, узким исследовательским полем (текстиль), недостатком умения эффективно работать с аксессуарами, а также с такими параметрами костюмных остатков, как система декора, силуэт и манера ношения (и, соответственно – их недооценкой). На деле же специалисту-костюмологу желательно уметь извлекать информацию из любых, даже минимальных костюмных остатков разных типов, иначе его трудно считать профессионалом в полном смысле слова; он может и обязан работать с наличными видами источников, а не предъявлять к ним заведомо невыполнимые требования и под этим предлогом отказываться от их изучения (показательно, что сторонники названного подхода на практике его, разумеется, не соблюдают). Излишнее доверие к параметрам даже полностью сохранившихся древних одежд, разумеется, не оправдано: они практически всегда происходят из ритуальных комплексов (могилы, храмы и т.п.), в которых мы часто имеем дело далеко не с той одеждой, которая реально носилась при жизни (изъятие или добавление деталей, архаичный или упрощенный крой, иной цвет и материалы и т.п.), и установить достоверно истину бывает невозможно. Сегодня крой признается для ключевых областей иранского мира менее значимым этнопоказателем, чем силуэт и декор (см., например: Лобачева 2001, с. 70–71). Замечу также, что на практике в современной европейской науке является нормой издание крупных работ по костюму древних народов, от которого сохранились фактически только металлические аксессуары. Ряд интересных соображений на тему костюмных реконструкций (их классификация, уровень достоверности и т.д.) высказан в последние годы З.В. Доде (Доде 2005).

Анализ изобразительных материалов по древнему костюму

³⁵ Уже в эпоху Ренессанса появились иллюстрированные обобщающие труды по костюму народов мира (см.: Vecellio 1977).

Для изобразительного искусства древних иранцев характерен веризм (в данном случае — тщательная передача всех деталей облика персонажей), а также стремление к ярким, чистым цветам. Противоположный подход обычно исключался, так как без детализации, затененными, окрашенными в переходные тона часто представлялись лишь силы Зла, демоны и их прислужники. Древние изображения — преобладающий вид источников по данной теме³⁵. Подавляющее большинство авторов и сегодня считают интерпретацию костюма на них делом весьма несложным, мол, «все очевидно». На деле же попытки корректного анализа при этом наталкиваются на множество разнообразных объективных затруднений (см., например, по доисламским стенным росписям Согда: Маршак, Распопова 2004).

³⁶ Об изображениях простолюдинов в других (неиранских) традиционных культурах см., например: Barsis 1973; Cunnington 1974.

37 О рабочей одежде (спецодежде) в неиранских традиционных обществах см.: Marly 1986; Tornau 1994.

Во-первых, наличный состав изображений никогда не отражает сколько-нибудь объективно одежду различных сезонов (в соответствии с господствующим стереотипом художественного восприятия люди и боги в искусстве изображались именно в одежде теплого сезона, т.е. без зимних шапок, шуб, перчаток и т.п.). Не позволяет он представить также реальный состав комплекта и манеру ношения бытовавшей одежды (многие изображения из-за их ритуального характера представляют мужчин и женщин простоволосыми и/или босыми, чего не было в реальной жизни; ритуально полуобнаженными; носящими плечевую одежду не вполне обычным способом и т.п.). Не дает он и объективных сведений в соответствии с половозрастным составом общества (для всех изучаемых народов, кроме согдийцев I–III вв. н.э., резко преобладают мужские изображения; почти совершенно отсутствуют детские образы, особенно девочек). Не отражает он сколько-нибудь адекватно и одежду разных социальных групп (почти во всех изучаемых культурах, кроме нескольких самых поздних, подавляющее большинство населения — простолюдины практически совсем не представлены в изобразительном искусстве)³⁶. И знать и простолюдины на деле весьма редко изображалась в своей рабочей (особой охотничьей и т.п.) одежде³⁷. Наконец, некоторые сцены связаны с бытом дворцовых комплексов, где происходила и интимная жизнь гарема; поэтому на таких изображениях облик одежды женщин в целом, манеру ее ношения и декор следует воспринимать с известной долей осторожности.

Во-вторых, мастер подчас сознательно допускал стилизацию человеческих фигур (связанную с условностями конкретного жанра, социальной значимостью сцены и отдельного персонажа, требованиями к отображению индивидуальности в искусстве данной страны, особенностями используемого материала и т.п.), при которой трактовка многих изображенных предметов одежды затруднительна. Порой в древнем искусстве изображение одного и того же правителя на монетах и в скульптуре трудно уверенно идентифицировать (см., например: Smith 1988, p. 3). Правда, бывают и ситуации, когда стилизация не осложняет, а облегчает работу ученого-костюмолога. (Например, некоторые социально значимые элементы костюма мастер, стремясь показать их в максимально «выгодном» ракурсе, изображал не висящими вертикально вниз и частично заслоненными другими, а как бы «на ветру», развевающимися; в то же время на других предметах одежды этот «ветер» никак не сказывается.) Иногда, резьба по камню, например, дополнялась на одном изображении цветной росписью, и, когда последняя со временем исчезает, мы видим лишь часть первоначальной картины костюма (см., например: Ермоленко 2003, с. 238). Однако известно немало случаев и позднейшего «подновления» росписи древних изображений, как и надевание на них новейшей одежды (см., например: Кубарев 2004, с. 33; Ермоленко 2007).

В-третьих, даже на вполне реалистических, детализированных и полностью сохранившихся изображениях позы отдельных персонажей и их соседство с другими (частичное взаимное наложение) серьезно мешают выявлению и описанию предметов одежды (так, практически невозможно выяснить важные детали кроя и декора плечевой одежды при изображении фигуры в профиль; у сидящих персонажей в длинных халатах часто не видны ни шаровары, ни обувь и т.п.).

³⁸ Так, на известной ирано-сасанидской расписной погребальной вазе из Мерва, где представлены, вероятно, три эпизода из жизни местного правителя (?) — пир, охота и погребение, мастер пометил (краской или процарапыванием) особыми значками (в том числе буквами алфавита пехлеви) именно одежду большинства изображенных. В сцене погребения мы видим такой знак у жреца на левом рукаве рубахи, у женщины слева — на правом рукаве, у женщины справа — на верхнем краю обернутого вокруг тела плаща, а также в центре савана покойного. В сцене пира у женщины знак поставлен у правого бедра на платье с бретельками (ср.: Кошеленко 1977, рис. 78, 80–81). Разумеется, на других изображениях сасанидского Ирана подобные знаки на наплечной одежде отсутствуют.

Иногда в костюме изображенных мастер представлял декоративные детали, явно отсутствовавшие на нем в действительности, например, если он при разметке будущих многофигурных композиций помечал отдельные фигуры специальными значками³⁸.

Вместе с тем мифоэпические сцены весьма интересны тем, что часто они ярко передают образ идеального для данного народа воина-мужчины — эпического героя.

Публикаций, посвященных хотя бы частично методике анализа костюма на различных изображениях, в мировой литературе очень немного. Среди них у российских авторов отмечу статьи М.В. Горелика по одежде на персидских рельефах (Горелик 1985; 1997) и на средневековых миниатюрах Ближнего Востока и Средней Азии (Горелик 1972; 1979; 1982в), Н.П. Лобачевой по материалам раннесредневековых росписей Согда и Тохаристана (Лобачева 1979), З.И. Рахимовой по поздним миниатюрам Западного Туркестана (Рахимова 1984; 1990), И.В. Богословской по отражению костюма кочевых семитских народов в древнеегипетском искусстве (Богословская 1988). В западной литературе интересны, например, методы анализа одежды персов в греческой вазописи (Bittner 1985) и на сасанидских рельефах Так-и Бустана (Holmes-Peck 1969), даков на колонне Траяна в Риме (Florescu 1959).

К сожалению, большинство исследователей, называя аналогии отдельным предметам одежды на изображениях, не приводят каких-либо доказательств близости сравниваемых элементов (кроме отсылки читателя к иллюстративному материалу). На поверку эти «аналогии» очень часто оказываются весьма нестрогими (что неудивительно, так как их авторы обычно не являются специалистами в весьма специфической области истории костюма, не владеют нужной терминологией, не говоря уже о навыках костюмных описаний и анализа). Другое, весьма типичное проявление непрофессионализма при описании древнего костюма в изобразительных памятниках — отказ от сколько-нибудь полного (или статистически представительного) анализа костюма изучаемого народа: авторы ограничиваются самым поверхностным приемом — произвольным «выхватыванием» отдельных изображений (как правило, с целью подтверждения некой выдвинутой ранее гипотезы и иллюстрирования ее положений).

При изучении древних памятников немалую опасность представляет искреннее желание ученых извлечь максимум информации из схематичных и даже примитивных по характеру изображений, т.е. часто «выжать» из имеющегося материала больше, чем он может дать.

Характерная ситуация такого рода — рассмотрение деталей изображений при сильном увеличении, когда каждый может в них увидеть нечто свое, оригинальное. Например, В. Куртис, увеличивая изображения на серебряных парфянских монетах — тетрадрахмах Орода II и Фраата IV, стремилась доказать, что на фигуре сидящего правителя на реверсе крайне схематично переданные в виде точек нашивные бляшки наборного пояса (Curtis 2001, pl. I, b) достоверно передают именно круглые формы.

К сожалению, на всех остальных (более детализованных) изображениях парфянских поясов бляшки только прямоугольные. В начале 80-х годов минувшего века Т.Д. Равдоникас рассматривала при сильном увеличении ряд известных предметов греко-скифской и греческой торевтики (художественных изделий из металла). Например, на одежде «условных варваров» с пластины головного убора из кургана Большая Близница она увидела у краев подола, пояса, на головном уборе многочисленные фигурки крокодильчиков, зайчат, головы барашков, лис и т.п., которых до сих пор не видят там ее коллеги (ср.: Равдоникас 1990, рис. 9, а-б).

Другая, менее распространенная ситуация — попытки дать детальную реконструкцию костюма на основе очень схематичных изображений. Та же Т.Д. Равдоникас на надгробиях очень примитивной работы мастеров самой низкой квалификации с территории Боспорского царства склонна была видеть в ряде случаев не грубо переданные параллельные складки одежды, а изображения варварских стеганых панцирей из толстой ткани (Равдоникас 1978б, рис. 4–5), что также пока не встретило поддержки других авторов. Подчас даже серьезные исследователи не могут удержаться от соблазна реконструировать облик плечевой одежды по крайне примитивным терракотовым фигуркам (Майтдинова 1992а, с. 53, рис. 24, 3).

Авторская методика отбора, описания и анализа костюма на изображениях разных типов первоначально была разработана в ходе исследования в 1987–1988 гг. стенных росписей буддийских монастырей V–XIV вв. на западе Китая (Синьцзян-Уйгурский автономный район, иначе — Синьцзян или Восточный Туркестан) (см.: Яценко 2000б, с. 301–304), дополнена в 1989–1990 гг. при изучении золотых изделий греко-скиф­ской торевтики кон. V — IV в. до н.э. (см. прежде всего: Яценко 1993д; 1999а), и в 1994–1995 гг. в процессе изучения стенных росписей VII в. н.э. в «Зале послов» на городище древнего согдийского Самарканда (см., например: Яценко 1995б, с. 13–17; Yatsenko 2004; Яценко 2007а) и при выделении разных этнических (тюркских и иранских) компонентов в китайских изображениях «западных варваров» VI-VIII вв. в 2008-2009 гг. (Яценко 2009а; 2009б; Yatsenko 2010).

Принципиально важен строгий отбор используемых изображений. Для многих древних ираноязычных народов количество изображенных персонажей с теми или иными элементами одежды и прически очень велико. Однако подавляющее большинство из них не может быть использовано мною, так как либо эти изображения фрагментарны (и, соответственно, те или иные предметы одежды переданы на них таким образом, что достоверно не реконструируются), либо костюм, в соответствии с индивидуальной манерой или господствующим стилем облика одежды, из-за квалификации мастера и иных причин стилизован или передан крайне схематично. В ряде исследуемых культур преобладают схематичные контурные изображения или погрудные (на которых бывает детализирована лишь прическа). Все сомнительные случаи, когда из-за фрагментарности или стилизации тот или иной элемент одежды не реконструируется без затруднений, для этой работы не привлекались (они могут быть использованы позже, когда будут выявлены более полные и реалистичные изображения их аналогов).

Если мы имеем дело с серийными штампованными изделиями вроде терракотовых статуэток, то часто бывает так, что одно или два подобных однотипных изображения не позволяют восстановить достоверно некий неясный по облику предмет одежды на нем. Надо сопоставлять предметы в серии подобных изображений, чтобы обнаружить наиболее качественные оттиски исходной ремесленной формы. Иногда (в случае если оттиск очень хорошего качества на сегодня не известен) можно сделать графическую реконструкцию одежды лишь по сумме таких оттисков. Кроме того, приходится учитывать периодическое копирование терракотовых фигурок провинциальными мастерами и ремесленниками соседних стран, при которых костюм изображенного персонажа мог частично дополняться местными реалиями.

Серьезной проблемой является большая доля среди древних изображений явных или предполагаемых божеств и иных мифоэпических персонажей. Возникает вопрос: возможно ли привлечение их для уточнения облика местной реально носившейся одежды? Опыт работы с костюмными материалами заставляет скептически относиться к любому максималистскому и предельно обобщенному варианту ответа на него. Видимо, этот вопрос надо решать очень конкретно со строгим учетом региональной специфики, эпохи, господствующих религиозных воззрений, внешнеполитической зависимости, степени открытости данного общества для внешних контактов, его увлеченности чужеземной экзотикой и т.п.

Так, пришедшие с юга образы буддийских божеств кушанской Бактрии и синкретических божеств раннесредневекового Согда имеют крайне мало общего с местным костюмом (даже с костюмом достоверных местных правителей), что, впрочем, не исключает в принципе определенную возможность их влияния на появление единичных новых форм у знати. Напротив, местные божества на оригинальных изображениях Хорезма и доисламского Ирана практически всегда представляют, насколько я могу судить, современный, синхронный мастеру костюм (для Ирана такая ситуация документируется надежно). Если говорить об изображениях на так называемой греко-скифской торевтике, которая производилась в Северном Причерноморье по скифскому заказу чуть более столетия, то мифоэпические персонажи на ней практически наверняка также носят синхронный костюм местной знати, так как его облик находит параллели на собственно скифских изображениях и в некоторых материалах погребений, и за этот отрезок времени в рамках традиционного скифского общества изобразительный канон (в котором могли бы отражаться архаичные, исчезнувшие из быта элементы одежды) не смог, как теперь известно, вполне оформиться.

«Аналитическое иллюстрирование»

Одна из особенностей изучения костюмных материалов — необходимость наглядности (и соответственно — исключительно важная роль иллюстративных материалов, строгих критериев их отбора и манеры подачи). Вместе с тем за время работы с палеокостюмологическими материалами у меня возникла известная неудовлетворенность характером иллюстрирования древнего костюма в имеющихся публикациях.

В чем же конкретно заключаются проблемы в этой области?

Принято думать, что наиболее объективным методом иллюстрирования является таблица из серии прорисовок различных древних изображений. Такой подход преобладает в современной литературе. На мой взгляд, этот метод иллюстрирования не всегда удобен, а для историка костюма (не для искусствоведа, изучающего древние стили!) часто попросту вреден. Действительно, тщательное копирование в таблицах представленных на изображениях трещин, складок одежд, мелких деталей орнамента тканей при неудовлетворительной сохранности отдельных частей изображений, взаимном перекрывании фигур, нарушении пропорций и перспективы, в сочетании с популярным до сих пор черно-белым иллюстрированием (при котором во многих случаях неразличимы цветовые нюансы, необходимые для разграничения отдельных смежных предметов одежды) часто приводят к неверным заключениям об изображенной одежде даже квалифицированных специалистов (о типичных ошибках при воспроизведении древних изображений см., например: Ruse, Bell 1974). Некоторое количество «точных» воспроизведений древних изображений полезно лишь для того, чтобы наглядно представить характер стилизации (искажения) реального костюма конкретным мастером или представителями определенного стиля. Кроме того, для проверки читателем точности воспроизведения силуэта и конструкции предметов одежды все рисунки сводных таблиц сопровождаются аннотацией (указание на первичную публикацию, пункт находки и т.п.).

³⁹ Важной особенностью таких таблиц стало то, что в них впервые объединяются сведения различных типов источников (наряду с собственно древними изображениями привлечены наиболее полно реконструируемые по обшивкам вещи из погребений и в единичных случаях — даже элементы одежды из наиболее детальных описаний древних авторов). Другая особенность заключается в том, что элементы костюма расположены в каждой таблице сверху вниз, как на живом человеке (головные уборы — прически — плечевая одежда — поясная одежда и пояса — обувь). Каждый ряд образуют однотипные элементы, расположенные между собой (по возможности) по степени сходства силуэта. Манера изображения одежд взята из классических этнографических публикаций, но имеет несколько упрощенный характер (в частности, потому, что почти всегда остается неизвестным крой, а декор иногда — лишь частично). При составлении таких сводных таблиц я изначально старался свести к минимуму дополнительные детали, отвлекающие от восприятия собственно одежды (например, не изображаются лица моделей, что в последние десятилетия стало едва ли не нормой; не показаны различные предметы в руках и у пояса, лошадь, на которой сидит всадник, и т.п.). В целом между сбором фактического материала по отдельному этносу и разносторонним анализом этнического комплекса лежали несколько промежуточных стадий работы, связанных с рабочими сериями иллюстраций (компоновка препарированных изображений и графических реконструкций по периодам; составление для каждого из них рисованных таблиц, где материал размещен по полу и предметам одежды; составление таблиц по микроэлементам отдельных предметов одежды с учетом их хронологической и половой принадлежности).

В основу предложенного автором осенью 1987 г. «аналитического иллюстрирования» положены сводные таблицы наиболее ярких комплектов одежды по всему конкретному этносу (или, если материал обилен, отдельно по полам и крупным хронологическим группам), изображения на которых не являются копиями фрагментированных или стилизованных древних³⁹. К сожалению, стремясь сделать данную книгу доступной для широкого круга читателей и уменьшить ее себестоимость, я был вынужден сильно сократить число иллюстраций до необходимого минимума и пожертвовать цветными таблицами.

Анализ письменных источников

Привлечение сведений древних текстов по данной теме обычно не создает таких сложных проблем, которые возникают при анализе иных типов источников. Дело в том, что в отличие от многих других затрагиваемых в них тем сведения по костюму в большинстве случаев очень конкретны и в принципе подлежат проверке (сопоставлением с достоверными данными по историческому и этнографическому костюму ираноязычных этносов). К тому же информация такого рода не считалась особо важной и практически не связана с идейной позицией того или иного автора и т.п. Она сообщается либо мимоходом, наряду с другими этнографическими характеристиками конкретного этноса, либо в связи с политической жизнью соседних и дальних стран (описание противника в сражении, придворного этикета, облика политических лидеров). В среднем, как показывает мой опыт работы с этой категорией источников, она достаточно адекватно отражает доступную авторам информацию. Пожалуй, серьезного внимания заслуживают лишь сомнения ряда исследователей по поводу достоверности большей части сведений о персах в «Киропедии» Ксенофонта (см. главу 1.1). В редких случаях имеет место очевидная путаница (подобные ситуации описаны в главе 2.2).

Совершенно иную роль играют тексты (в частности - модных журналов) с описаниями современного костюма, выступая в качестве важной движущей силы индустрии моды (Барт 2003: 51-52, 310).

Классификация и описание элементов одежды

В этом плане наибольшее влияние на меня оказала советская этнографическая школа, которая начиная с Б.А. Куфтина (Куфтин 1926) уделяла подобным вопросам очень много внимания и (что немаловажно) добилась добровольного консенсуса среди большой группы исследователей. Для ее подхода характерен акцент на размещении одежды на тех или иных частях тела (и соответственно — деление ее на плечевую и поясную). Классификации предметов одежды разрабатывались в СССР в рамках плановых обобщений материалов по крупным регионам страны (Восточная Европа, Северный Кавказ, Средняя Азия, Сибирь) в процессе создания региональных этнографических атласов. Проделанная огромная работа содействовала тому, что в основу классификации плечевой и поясной одежды были положены, прежде всего, особенности кроя и перечень основных предметов и микродеталей одежды. Наиболее распространенные на Западе классификации одежды основаны на пятичленном ее делении (головные уборы, верхняя одежда, нижняя одежда, штаны и обувь), т.е. также прежде всего учитывают размещение одежды на теле.

Сегодня среди авторов в СНГ преобладает деление кроя плечевой одежды на выделенный Б.А. Куфти­ным туникообразный и кимонообразный (у западноевропейских авторов распространено более дробное деление; см., например: Palmer 1990). Первый из них, как считается, господствовал у ираноязычных народов древности (это утверждение, сформулированное В.Л. Сычевым и О.А. Сухаревой, во многом априорно при очень фрагментарном знакомстве с соответствующими материалами ранних эпох, и оно подлежит проверке, тем более что в ряде случаев предполагается и наличие кимонообразного кроя) (Лобачева 1979, с. 29). Туникообразный крой, как полагает В.Л. Сычев, возник первоначально у скотоводческих народов путем перегибания пополам крупного куска войлока и вырезания отверстия для головы, а позже осложнился появлением плечевого шва и вертикального разреза спереди (когда одежда стала распашной) (Сычев 1977, с. 38–39). При кимонообразном крое стан широкий, а рукава пришиваются ниже плеча. Распространенная у ираноязычных этносов манера запахивания пол кафтанов и халатов справа налево, по мнению В.Л. Сычева, возникла как наиболее удобная при посадке на коня слева еще без помощи стремян (Сычев 1979, с. 81).

Собственная всесторонняя разработка вопросов классификации не входила в задачи книги и в целом не входит в круг интересов автора. Вместе с тем в условиях разнообразия современных классификаций костюма и наличия у каждой из них определенных недостатков используемая автором система описания одежды не могла не быть комбинацией нескольких из них. В этой книге я исхожу из деления одежды, прежде всего, на поясную, плечевую/наплечную (а последней — на распашную, нераспашную, а также драпируемую — некоторые виды плащей, шарфов и др.) и натягивающуюся (связанную с конечностями — обувь, чулки и головные уборы), пропагандируемую Н.В. Ушаковым (Ушаков 1982а) и рядом других авторов.

Для практической работы по данной теме наиболее удобны также популярные в российской этнографии варианты классификаций, которые построены на анализе кроя и силуэта (последний в палеокостюмологии очень важен хотя бы потому, что крой слабо отражен на изображениях и еще слабее — в остатках костюмного декора из погребений). Многие из существующих в литературе классификаций одежды неприемлемы для меня в одних случаях из-за того, что в них последовательно не выдержан провозглашенный основной классификационный принцип (т.е. нарушена логика их построения). В других (предназначенных для характеристики одежды по памятникам изобразительного искусства) за основу часто взяты явно второстепенные признаки: форма складок, образуемых шароварами или рукавами кафтанов, и т.п. Примеры подобных классификаций неоднократно приводятся ниже в соответствующих главах. Кроме того, в рамках данного исследования не слишком актуальны и «не работают» эффективно классификации, основанные на различиях в хозяйственных укладах или занятиях в рамках одного этноса («всаднический» и «придворный» мужской костюм знатных персов при Ахеменидах; разделение костюма на городской, сельский и бедуинский на Ближнем и Среднем Востоке: это последнее практически лишено смысла из-за слабой репрезентации негородской одежды в наших источниках по древним оседлым обществам).

⁴⁰ См., например: Буслаев 1861; Гаген-Торн 1933б; Wallance-Handrill 1962; Keyes 1968; Hallpike 1969; Lindvall-Nordin 1972; Courtais 1973; Firth 1973; Obeyesekere 1984; Die Frisur 1988; Hair 1998; Сыромятникова 2005.

Большое значение имеют и разработки по описанию, классификации и реконструкции древней обуви, которые фактически давно стали отдельной, добившейся заметных успехов отраслью палеокостюмологии (см., прежде всего, работы российской исследовательницы Е.И. Оятевой [Оятева 1971; 1973; 1980], а также: Sulser 1958; Василевич 1963; Volbach 1966; Wilson 1969; Hald 1972; Армаганян 1978; Кожевникова 1992; Курбатов 1997; Осипов 2003а; 2003б; Осипов, Лихтер 2004). Это же относится к такому специфическому элементу костюма, как прическа, и связанному с ней символическому значению волос⁴⁰.

Системное описание костюма, данное ниже, связано с анализом пяти его основных параметров – силуэта, кроя, материала, системы декора и манеры ношения.

Тематика, связанная с анализом декора одежды и аксессуаров костюма

⁴¹ См., например, в русскоязычной литературе: Иванов 1963; Богуславская 1973; Бадяева 1974; Шангина 1975; Маслова 1978; 1979; Орнаменты 1984; Герчук 1990; Бисер 1990; Кызласов, Король 1990; Дурасов 1991; Косменко 2002; Орнамент 2002.

⁴² Так, Эрмитаж приобрел явно поддельный серебряный наборный пояс, якобы найденный под Майкопом (Адыгея) в сармато-аланском погребении римского времени. Он состоит из серии однотипных звеньев в форме стилизованных летящих птиц, изображенных сверху, и из двух парных пряжек (с изображением сцен терзания). Уже в 50-х годах ряду ученых было ясно, что речь идет о подделке рубежа XIX–XX вв. (Иессен 1961, с. 163–177). Однако ряд серебряных бляшек сходной формы в виде стилизованных летящих птиц (но более схематичных) украшал достоверный пояс средневекового алана VIII–IX вв. из раскопок в Мощевой Балке (Иерусалимская 1978, рис. 5).

Методические разработки в этой области в ряде случаев также играют определенную роль в решении наших задач. В частности, весьма важны работы по систематизации и всестороннему анализу орнаментов⁴¹. Известное значение имеют и методические разработки по анализу древних ювелирных стилей и аналогичных «этнографических» стилей (одним из лучших исследований в данной области за последнее время является труд шведской исследовательницы Бригит Аррениус по золото-гранатовому стилю перегородчатой инкрустации европейского раннего средневековья: Arrhenius 1985; см. также русскоязычные Мордвинцева, Трейстер 2007; Рябцева 2005; Тохтабаева 2005).

Иногда при анализе аксессуаров костюма или мелких ювелирных украшений собственно одежды пользу для исследователя представляют даже поздние подделки, когда ювелир-фальсификатор, несомненно, видел подлинную (и не известную ученым) вещь из грабительских раскопок и в определенной степени ее воспроизвел⁴².

Работа над книгой не могла быть проделана без помощи множества коллег — археологов, этнографов и историков. Я глубоко признателен, прежде всего, В.Е. Максименко, впервые обратившему мое внимание на «археологический» костюм в июле 1975 г. во время раскопок курганов в Сальских степях; В.А. Куз­нецову, опубликовавшему в Осетии мою первую статью, и Б.А. Раеву, редактировавшему в 1985 г. текст моей первой большой работы для «Советской археологии». Особо я благодарен тем ученым, которые заинтересовали меня материалами костюма из «глубинной» Азии: В.И. Сарианиди, детально ознакомившему меня в декабре 1983 г. с «золотым» могильником I в. н.э. Тилля-тепе в Афганистане; Б.А. Литвин­скому, предложившему в 1987 г. написать обобщающую главу по позднеантичному и средневековому костюму китайского района Синьцзян; Ф.Р. Балонову, В.Ю. Зуеву и Г.Н. Курочкину, заинтересовавшим меня в 1991–1992 гг. вещами пазырыкской культуры из «вечной мерзлоты» Горного Алтая в собрании Эрмитажа; И.А. Аржанцевой, ознакомившей меня в 1994 г. с детальными новыми прорисовками росписей «Зала послов» в согдийском Самарканде/Афрасиабе; М. Сандерсу и Дж. Лернер, заинтриговавших меня в 2007-8 гг. изображениями «западных варваров» неясной этнической принадлежности в раннесредневековом искусстве Китая. Благодаря Л.С. Клочко, А.В. Симоненко, А.Ю. Алек­сееву и И.П. Засецкой я не только смог изучать, но и полюбил подлинники скифских и сарматских золотых изделий в собраниях киевской Лавры и петербургского Эрмитажа. Без использования личных библиотек и помощи с копиями редких изданий таких специалистов из Москвы и Петербурга, как А.Ю. Алек­сеев, И.А. Аржанцева, М.В. Горелик, А.Э. Жабрева, А.И. Иванчик, А.А. Иерусалимская, М.Е. Килуновская, А.А. Ковалев, Б.А. Литвинский, Т.К. Мкрты­чев, М.Н. Погребова, Ю.А. Рапопорт, В.И. Сарианиди, К.Ф. Смирнов, Н.М. Смирнова, Б.Я. Ставиский, К.В. Чугунов, М.Б. Щукин, а также М.М. Казанского (Руан), Дж. Лернер (Нью-Йорк), Г. Добжаньской (Краков), М. Ольбрыхта (Познань), М. Компа­рети (Венеция), М. Глебы (Копенгаген), М.Ю. Трейстера (Бонн), М.Р. Риази (Тегеран), Ли Цзинсю (Пекин), Лю Эньго (Урумчи), Л.С. Клочко (Киев), Т.Н. Крупы (Харьков), Г.Н. Тощева (Запорожье), Е.А. Смагулова (Алматы), К.К. Кочиева (Цхинвал), А.В. Варенова, В.Д. Кубарева и Д.В. Черемисина (Новосибирск), П.И. Шульги и П.К. Дашковского (Барнаул), Д.Ф. Файзуллиной (Казань), Л.Н. Ермоленко (Кемерово) и других, без постоянных обсуждений, моя работа была бы серьезно затруднена.

Среди археологов-полевиков, чей подход к фиксации остатков костюмного материала был для меня важен, назову в первую очередь Е.И. Беспалого (Ростов-на-Дону), А.М. Ждановского и В.Н. Каминского (Краснодар), Ю.П. Зайцева (Симферополь), И.И. Лободу (Бахчисарай), Р.Х. Сулейманова (Ташкент), Н.А. Богданову, И.И. Гущину, В.В. Дворниченко, Д.О. Осипова (Москва), Э.Р. Усманову (Караганда), Е.В. Куприянову (Челябинск), Н.В. Полосьмак (Новосибирск), П.И. Шульгу (Баранаул). В числе специалистов по истории древних тканей для меня было наиболее важно общение с А.К. Елкиной, А.А. Иерусалимской , О.В. Орфинской, Т.Н. Крупой и М. Глебой. Благодарю московских коллег, оформивших графические реконструкции костюма (М.В. Горелик и Е.А. Куркина, Е.В. Узденикова), и всех авторов, предоставивших иллюстративный материал (подчас неопубликованный).

Особенно я признателен тем из коллег, кто не соглашался со мною, брал на себя труд критического анализа моих докладов и статей и тем самым, быть может, в наибольшей степени способствовал разработке этой темы. Самым строгим, внимательным и сделавшим много ценных замечаний читателем первоначального варианта моей рукописи был академик Б.А. Литвинский. Я благодарен Российскому гуманитарному научному фонду и сотрудникам издательства «Восточная литература» за первое издание этой книги в непростое для страны время (при всех их усилиях тираж не мог быть больше 800 экземпляров). Не меньшая моя признательность – создательнице сайта «Народный костюм» за размещение дополненной версии книги в Интернете в 2010 гг.

Январь 2010 г., Москва